"Андрей Воронин. Возвращение с того света (Слепой) " - читать интересную книгу автора

вызывало у Федора определенные сомнения. Он был почти уверен, что со
временем вспомнит все... Вот только чем дальше, тем больше он сомневался в
том, что это доставит ему удовольствие. Временами ему начинало казаться,
что он ничего не помнит именно потому, что ему очень хотелось обо всем
забыть, хотелось настолько, что в конце концов это произошло... Как в
сказке.
Так прошло две недели.
Март кончился, и начался пронзительно-синий апрель. На скамейке за
моргом стало совсем тепло, особенно в полуденные часы, когда набирающее
силу солнце зависало над крышей больничного гаража и принималось усердно
сушить грязь на замусоренном хозяйственном дворе. Федор расслабленно сидел,
откинувшись на сломанную спинку скамейки, и курил вонючую сигарету без
фильтра, которой снабдил его неиссякаемый Петрович. Сигарета потрескивала и
распространяла тяжелый смолистый смрад, но это были мелочи: Федор был
уверен, что в свое время ему приходилось курить и не такое.
Повязки с него уже сняли, горло почти не болело, и все говорило о том,
что в ближайшее время его вежливо попросят покинуть больницу. Это было
хорошо. Палата осточертела ему, тело, хоть и ослабленное болезнью, но
по-прежнему крепкое, мускулистое, требовало действия, и, хотя Федор не имел
ни малейшего понятия о том, что станет делать, выйдя за пределы больничной
ограды, это его не волновало.., почти не волновало, если быть точным.
Он не пытался заглядывать вперед, у него и без того хватало поводов
для волнений и тревог. Пытаться предугадать будущее, не имея прошлого, -
что может быть смешнее и бесполезнее?
Он почти задремал на солнцепеке под ворчливую болтовню Петровича. В
больнице его остригли наголо, и теперь солнце поблескивало в отросшем ежике
седоватых жестких волос и в трехдневной щетине на заострившемся подбородке.
Он сидел, время от времени поднося к губам потрескивающую сигарету и делая
неглубокие экономные затяжки. Из котельной вышел погреться на солнышке
истопник Аркадий, кряжистый сорокалетний мужик, до глаз заросший дикой
черной бородой, в которой не было ни единого седого волоска. Несмотря на
разбойничью внешность и весьма специфичную профессию, Аркадий, по слухам,
отличался редкой трезвостью поведения и даже не прикасался к табаку, хотя,
опять же, по слухам, которые любовно коллекционировал озверевший от
безделья Петрович, в прежние времена больничный истопник был не дурак
выпить, курил по две пачки "Беломора" в день и не давал прохода бабам -
ясное дело, тем, до которых не было дела мужикам почище и потрезвее, чем
он. Петрович утверждал, что Аркадий ударился в религию. Федор в ответ на
эти утверждения только привычно пожимал плечами. Он знал, что такое
религия, но особого интереса к ней не испытывал. Он считал, что если
алкоголик в одночасье превратился в трезвенника, то не так уж важно, какому
богу тот молится.
- Эй, увечные, - позвал от дверей котельной Аркадий. - Опять от
Андреевны прячетесь?
- От нее, родимой, - с готовностью откликнулся Петрович. Андреевной
звали старшую медсестру, отличавшуюся редкостной даже среди старших
медсестер сварливостью и вздорностью характера. Петрович боялся ее как
огня, и не был в этом оригинален. Даже терпеливый Федор порой испытывал
острое желание бежать от этой холеной стервы с лошадиной физиономией без
оглядки, не заботясь о сохранении достоинства. - От кого ж еще? Садись,