"Андрей Воронин. Наперегонки со смертью " - читать интересную книгу автора

раскрылся, и только замирание сердца в груди помогло понять, что ты летишь,
а не висишь между небом и землей. А потом рывок - и плавное парение в
воздухе, ощущение полета, с которым, наверное, не может сравниться ничто на
свете.
Вот только приземлился он в первый раз не совсем удачно - как-то забыл,
очарованный кажущейся плавностью спуска, что земля приближается со скоростью
пять метров в секунду. Как результат - не правильное приземление и
растяжение связки голеностопа, что вылилось в ежедневные наряды по кухне на
протяжении полутора недель. Ну в самом деле, что ему, хромоногому, было
делать в поле!
Слава Богу, все на нем всегда - тьфу, тьфу! - заживало как на собаке, и
уже через пару недель он даже забыл про это досадное происшествие и снова
втянулся в напряженный, изматывающий, но чем-то приятный ритм жизни учебки.
Когда ему, единственному из отделения, нацепили лычки сержанта и
командир учебного полка объявил перед строем благодарность за отличное
овладение воинским мастерством, в душе Бондаровича что-то перевернулось. Он
бережно принял голубой берет и чуть позже, в казарме, даже прослезился,
любуясь собой в тусклом зеркале умывальника.
А на следующий день его вызвал замполит батальона и стал что-то
настойчиво расспрашивать про родных, близких, и только когда убедился, что
никого ближе директора Смоленской школы-интерната Ивана Савельевича
Парфенова у Бондаровича нет, торжественно объявил:
- Родина и партия доверяют вам, товарищ сержант, ответственное задание.
Вы никому не имеете права разглашать место своей будущей службы...
Короче, солдат, - сломалось что-то в интонации политработника, - через
три дня ты едешь на юг.
Вопросы есть?
- Никак нет.
- Ну вот и славненько!
Майор подошел к нему ближе и потрепал по плечу:
- Смотри там в оба, Бондарович.
- Есть, товарищ майор.
- Вот и хорошо...
- Разрешите идти?
- Идите...
Бондарович не мог понять, что творится у него на душе. Страх? Да вроде
нет. Азарт? В какой-то степени. Волнение перед настоящим испытанием?
Вполне возможно. А может, это была тревога перед новым, совершенно
неизведанным периодом своей жизни. А еще чувство какого-то дурацкого
удовлетворения. Как в том анекдоте про "чувство полного удовлетворения"...
Это был восемьдесят первый год. Все уже знали про Афган, про цинковые
гробы и бешеных "духов".
Но ни у кого тогда еще не возникало сомнений в правильности и
справедливости этой войны, в благородности и нужности выполнения
"интернационального долга". Или, по крайней мере, почти ни у кого...

***

...Я б никому
Не хотел ставить ногу на грудь.