"Юность грозовая" - читать интересную книгу автора (Лысенко Николай)

9

Выкладывая письма из сумки на стол, горбатенький Афанасий задержал в руке небольшой конверт с треугольным штемпелем и, горько вздохнув, сказал:

— А это, Иван Егорыч, опять казенное.

Вздрогнув, будто от резкого окрика, Курганов осторожно взял конверт, для чего-то осмотрел его со всех сторон и начал медленно распечатывать. «Опять чья-то беда», — тревожно думал он, чувствуя мелкую дрожь в руках.

В конверте лежал небольшой листок бумаги — извещение о том, что в бою под хутором Перелазовским погиб Григорий Евсеевич Озеров, отец Миши.

Сжимая в пальцах извещение, Курганов долгим, неподвижным взглядом смотрел через окно на удаляющегося по пыльной улице почтальона.

«Эх, Гриша, Гриша, вот и не довелось нам больше свидеться. Не дождутся тебя жена и ребятишки. Ну как я скажу им об этом? Лучше бы самому уйти на фронт, чем вот так утешать людей в неутешном горе».

С болью вспомнил он стремительный бег детских санок с высокой горы, белую палату уездной больницы и затянутую в лубок переломленную йогу. С тех пор много прошло времени, нога давно срослась, но на военную службу не брали: признали негодным.

Во дворе прогорланил петух. Курганов вышел на крыльцо. Несколько минут смотрел на играющих в войну ребятишек, потом окликнул белобрысого мальчугана лет девяти.

Остановившись на почтительном расстоянии, тараща возбужденные глаза, белобрысый спросил:

— Вы меня звали, дядя Ваня?

— Сбегай к Озеровым, пусть придут в правление.

— А их никого дома нет, все в поле.

— Да-да, верно, — как будто очнувшись, проговорил Курганов. — Тогда крой на ток за Мишкой. Председатель, мол, зовет. Поживее, когда-нибудь на тарантасе тебя прокачу.

Мальчуган бросился бежать, сверкая босыми пятками.

Курганов вернулся в кабинет и сел за стол, грузно опершись на него локтями.

Ждать пришлось долго. Все это время Курганов думал о том, как сказать Мише о несчастье. Может быть, лучше пригласить мать? А если пока вообще не говорить? Но разве такое скрывают? Да и какой смысл. Беда в любое время тяжела. С тех пор как началась война, ему часто приходилось сообщать такие вести людям. Но разве он виноват в этом?

Миша вошел, поздоровался и присел на скамейку у двери. Он еще не знал, что скажет председатель, но в глазах его уже появилась тревога.

Все получилось не так, как думал Курганов. Присев рядом с Мишей, он стал, покашливая, суетливо шарить в карманах своего видавшего виды пиджака. И вдруг надломленным голосом, едва слышно, сказал:

— Погиб, сынок, твой отец.

Вначале Миша не понял, о чем идет речь, потом весь как-то сразу обмяк, острые плечи его судорожно задрожали.

С трудом сдерживаясь, Курганов хрипло проговорил:

— Крепись, Миша…

— Дядя Ваня, — Миша поднял на Курганова полные слез глаза, — может, это ошибка, а? Мы ведь недавно письмо от пего получили!

Дрожащими руками он взял из рук Курганова извещение, торопливо полез в карман, достал последнее отцовское письмо и внимательно посмотрел на дату его отправки. Извещение было послано двумя неделями позже.

— Нельзя же так, Миша, — принялся успокаивать его Курганов. — Ведь ты в доме мужчина, тебе надо мать как-то поддержать.

Миша до боли закусил губу. «Больше мы никогда уже не увидим и не услышим его. Что же теперь будет? Как я скажу матери?»

Всхлипывая, он зажал в руке извещение, встал и глухо вымолвил:

— Пойду я, матери нужно сказать.

Курганов тоже встал, хотел было пойти вместе с Мишей, но передумал: лучше потом, завтра. Сегодня его приход едва ли принесет им утешение.

Миша шел к дому как в бреду. Не видя ничего вокруг, плакал горько, неутешно, размазывая слезы на щеках огрубевшими руками. Возле холодовского дома его увидела возвращавшаяся от колодца Таня.

— Что случилось, Миша? — испуганно спросила она. — Скажи, что произошло?

Миша разжал занемевшую руку и показал извещение. Таня наклонилась, прочитала первую строчку и, отшатнувшись, выронила ведро. Ручейками побежала вода по нагретой за день пыли. Таня хотела что-то сказать, но не смогла, отвернулась. Когда она немного справилась с собой, Миши уже не было.

Открыв дверь, он остановился у порога. Губы его дрожали, руки нервно комкали фуражку.

Елизавета Степановна никогда еще не видела его таким. От страшной догадки она побледнела и беспокойно спросила:

— Что ты, сынок? На тебе лица нет, что с тобой?

— Мама, — Миша шагнул навстречу матери и, уткнувшись в ее плечо, с трудом вымолвил: — Папу убили… Нашего папу… Не плачь, мама, не надо…

Как оглушенная, Елизавета Степановна пошатнулась и стала медленно падать к стене. Миша подхватил ее под мышки, подвел к скамейке, помог сесть. Лицо ее стало неподвижным, губы побелели. Она безмолвно открывала и закрывала рот и никак не могла глубоко вздохнуть, казалось, в горле у нее что-то застряло.

Катя, выбежав из горницы в одной рубашонке, испуганно смотрела на мать.

— Воды! Подай быстрее воды! — крикнул ей Миша, придерживая обмякшее тело матери.

Елизавета Степановна сделала несколько глотков и подняла на сына помутневшие глаза. \Миша не выдержал этого взгляда, отвернулся, и тогда она, тяжело опершись на его плечо, встала, подошла к стене, к висевшим в разноцветных рамках семейным фотографиям, пристально посмотрела на пожелтевший от временипортрет мужа и, протянув к нему дрожащие руки, пронзительно закричала:

— Гришенька! И на кого же ты нас оставил! Катя подбежала к ней, вцепилась в юбку.

Елизавета Степановна обхватила ее голову, запричитала:

— Нету у нас папки, убили его проклятые фашисты…

Одна за другой входили в комнату соседки. Выстроившись полукругом у двери, они скорбно смотрели на Елизавету Степановну и, вздыхая, прикладывали к повлажневшим глазам косынки и передники.