"Зоя Ивановна Воскресенская. Сердце матери " - читать интересную книгу автора

орденские знаки, любезная Мария Александровна, надо принять. Большая честь,
а за честь надо платить... - В голосе Ивана Владимировича зазвучали
холодные нотки. Он не понимал Марию Александровну, так же как не мог
никогда понять, почему Илья Николаевич откладывал оформление потомственного
дворянства своей семьи. - Я уверен, дорогая Мария Александровна, что вы
измените свое решение. И еще я хотел посоветовать вам начать хлопоты о
внесении вас и ваших детей в дворянскую родословную книгу.
Конечно, Ишерский желал добра ей и ее детям. Но как она может
объяснить, что орден Святого Станислава вторгся в их жизнь как мрачное
предзнаменование, что Илья Николаевич не мог смириться с необходимостью
оставить любимое дело и, может быть, это и явилось главной причиной его
смерти.
- Вы правы, Иван Владимирович, я завтра же напишу прошение о
присвоении нам дворянского звания, а что касается орденских знаков...
- Надеюсь, что вы не заставите меня писать Казанскому попечительству о
том, что вы отказались от их получения? - Ишерский нервно теребил
бородку. - Что подумают о вас, о семье всеми уважаемого Ильи Николаевича. А
платить на богоугодные дела вас все равно принудят.
- Что я могу поделать против насилия! - горько усмехнулась Мария
Александровна. - Прошу вас сообщить куда надлежит, Иван Владимирович, что
вдова действительного статского советника Мария Ульянова не пожелала
принять орденские знаки Святого Станислава.
"Как горе ожесточает человека", - подумал Ишерский.
Мария Александровна стояла, комкая в руке платок. Сердце ее стремилось
к детям, оно стосковалось по ним.


ПИСЬМО

Володя подошел к дому, взялся за ручку двери и медлил повернуть. Из
гостиной доносились приглушенные звуки музыки. Играла мама. Совсем недавно
сняла она траурный чехол с рояля, и в дом вернулись музыка и песни. По
вечерам снова слышалась колыбельная, хотя в колыбели давно уже никто не
лежал и самой младшей, Маняше, шел десятый год. Все в семье любили эту
песню, и с ней так же трудно было расстаться, как со счастливым детством. А
сейчас мама играет что-то свое, импровизирует, словно думает вслух.
Как тяжело Володе было открыть дверь и преодолеть восемь ступенек на
террасу! Он остановился у окна. Настенная лампа в гостиной освещала
раскрытый рояль, белую голову матери, ее четкий профиль. Какая мама
тоненькая и хрупкая, в лице ни кровиночки, даже губы совсем бледные, и
только в ярких карих глазах живость, и доброта, и затаенная грусть. Над
клавишами летают мамины руки. Пальцы едва касаются клавиш, а струны звучат,
как оркестр. Они так близки, мамины руки, что, если бы не было оконного
стекла, Володя мог бы до них дотронуться. Чего бы только он не совершил,
чтобы оградить маму от новых бед и несчастий!
Он сжал письмо. "Может быть, порвать - скрыть от мамы страшное
известие?.. Нет, это невозможно, она узнает по глазам".
Он продолжал стоять у окна. Продлить хоть на несколько минут отдых
матери, ее покой. Никогда он еще так нежно не любил мать, как теперь, после
смерти отца. Володя видел, с каким мужеством она затаила в себе горе,