"Валерий Вотрин. Гермес" - читать интересную книгу автора

открывал глаза, и тогда взгляд его, устремленный уже не туда, где жизнь,
встречался с взглядами тех, кто стоял рядом в молчании. Тогда они видели его
глаза, спокойные и сосредоточенные на том, что было для сейчас главным.
Он шевелил серыми губами, они наклонялись, но ничего не могли услыхать.
Они качали головами, отводили глаза и невольно переводили их на узкую хищную
рыбу-зубатку, чье пронзенное тонким гарпуном изображение украшало изголовье
постели. И взгляд их становился жестким.
Кобленц закрывал глаза и застывал недвижим. И так же застывали, будто
белоснежного мрамора статуи, те, кто стоял у одра.
И первой стояла женщина. Ее лицо, красивое и властное, было повернуто к
умирающему вполоборота, так что была видна тяжелая витая серьга в ухе и
плавный изгиб шеи. Волосы ее венчала небольшая рубиновая диадема в виде
короны. У нее был прямой тонкий нос, голубые глаза и красивый, четко
очерченный рот с полными губами. Но при таком облике в фигуре ее
присутствовало что-то от величественной грузности матрон, несущих на себе
бремя жизни и мудрости. Ибо мудрость дается нелегко. Звали ее Модерата
Редер.
Рядом с нею стоял дородный лысый мужчина. Несмотря на трагичность и
тягостность минуты, лицо его не покидала широкая довольная улыбка. Его рот
навсегда застыл в этой гримасе - уголки его были постоянно приподняты, и
широкие губы улыбались. Его абсолютно лысая голова сияла и светилась и весь
он сиял и светился желтым отсветом сытости и довольства. Он стоял, положив
руки на небольшое, но объемистое брюшко, и с улыбкой смотрел в лицо
умирающему. Его звали Аугусто Лента.
Чуть поодаль, в изножье кровати, одиноко и мрачно торчала высокая
угловатая фигура. Человек в изножье также не отрывал своего тяжелого
гнетущего взгляда от лица Кобленца. Изогнутый книзу рот был упрямо и холодно
сжат, превратившись в тонкую щель, широкое, скуластое темно-красное лицо с
выпирающим вперед носом, похожим на боевой "ворон" грозных триер, и острым
выступающим подбородком было хмуро. Он стоял, подняв угловатые прямые плечи
горбуна. Спутанная грива медных волос падала на плечи, закованные в стальную
ребристую кирасу, на лоб, узкий и покатый. Звали человека Ахаз Ховен, и его
присутствие явно тяготило первых двух, находящихся в комнате.
Но не Меса. Он появился здесь недавно. Сейчас он стоял поодаль, не
приближаясь ни к двоим у края ложа, ни к мрачной и безмолвной фигуре в его
изножье.
Кроме них и умирающего Цезаря Кобленца, в комнате никого не было. Она
освещалась тремя бронзовыми светильниками и была очень мала. Стены были серы
и голы, темные занавеси скрывали помещение от вездесущих солнечных лучей.
Здесь было очень холодно, потому что близость смерти никогда не дает тепла.
Смерть никогда не дает тепла. Странная, она всегда ясно дает осознать единое
и извечное правило: будь ты хоть бог, хоть человек, но должен быть срок и
должна быть та четкая граница, за которой нет и не может быть жизни, а есть
только холод и неизвестность.
Герру Магнусу Месу мысль эта была понятна, как никому другому.
Существование его неколебимо и связно было навек сопряжено с пониманием
извечных конечных истин. И если некоторые представители людской философии
называли ее "философией жизни", то он с полным правом мог бы назваться
"философом смерти". Он не делал этого только потому, что больше не писал
пространных трактатов и нигде не пропагандировал своих идей. Это была его