"Валерий Вотрин. Покой Вальхаллы (рассказ)" - читать интересную книгу автора

веселость, навеянная эпитафией Мигеля Суареса, сменилась привычной
тяжестью. Блейк покинул кладбище со стесненной душой.
Отдел эпитафий был расположен сразу же за одной из многочисленных карт
кремации, где тянулись и тянулись вдаль ряды небольших урн, а проходы между
ними были полны сероватого, стелющегося пылью пепла, - так распорядились
своим телом те, кто вообще не хотел после смерти памятников или обелисков,
на которых были бы высечены их имена. Клерком в отделе эпитафий был пухлый
и болтливый человек по имени Нитус. Он все время размахивал руками.
- Так вам желательно эпитафию, мистер Блейк? - переспрашивал он и
заливался безгрешным детским смехом, как будто присутствовал на ярком
карнавале, а не стоял у конторки, видом своим напоминающую изголовье
умирающего.
Задав этот вопрос по крайней мере раз семь, Нитус приступил к делу.
- Есть отличная, просто великолепная эпитафия, - кричал он и хохотал,
широко, словно удивленно раскрывая глаза. Он выдернул из кармана измятый
листок и простер руку, как будто должен был сейчас произнести речь в
сенате: - "Остановись, прохожий! Пред тобой..."
- Нет, нет, - мягко прервал его Блейк. - Эта не подойдет. Что-нибудь
попроще, мистер Нитус.
- Попроще? А, попроще! - суетился Нитус. - Вот эта, быть может: "Вы,
люди, проходящие толпой! Кто это здесь покоится пред вами? Я страшными
поведаю словами..."
- Нет, не пойдет, - запротестовал Блейк. - Попроще, мистер Нитус!
Попроще!
- Попроще? - огорчился Нитус. - Но почему? А как же пышное великолепие
древних авторов? А многочисленные и весьма поэтичные взывания к духам
предков? А дивный слог? А стиль, идущий от римских...
- Я придумал, - просто сказал Блейк, и бурливая река нитусовского
красноречия сразу иссякла. - Записывайте, Нитус. "Здесь лежит капитан
Александр Блейк, думавший, что все помыслы человека - о жизни и
разочаровавшийся в этом".
Он повернулся и вышел.
А потом Блейк отправился в путешествие. Он наблюдал жизнь планеты. Или
смерть? Как можно было назвать то, что происходило на Вальхалле? Жизнь
смерти? Или, может быть, наоборот? Теперь он уже перестал путаться в этих
словах, играющих всеми переливами и оттенками значений.
Он был на широких полях, где рядами стояли черные, молчаливые
обелиски. Он стоял на берегах морей и смотрел, как под тяжестью балласта
тонут в волнах гробы, а родственники бросают с бортов лайнеров венки белых,
душистых цветов. Он видел пирамиды наподобие перуанских с застывшими внутри
мумиями, скорчившимися, словно зародыши во чреве матери. Он видел Башни
Молчания, над которыми вечно парили голодные стервятники, а обглоданные
кости и черепа смердели на всю округу. Он наблюдал за стартом
кораблей-саркофагов, неуправляемых, устремлявшихся в бездонный космос с
телами мертвых астронавтов на борту.
Он видел лишь одно - погребение. Он не видел только одного - смерти. И
то, и другое, неразрывно связанное между собой, проходило перед его
глазами, но обряды затмили конец самого спектакля, называемого жизнью,
заслонили финал, именуемый смертью. Но он ощущал, чувствовал всем существом
своим, понимал величие и грозную силу этого финала. Он отметал бесполезную