"Владимир Возовиков. Четырнадцатый костер" - читать интересную книгу автора

пытаюсь и никак не могу вообразить сны барсука в теплой замысловатой поре -
того самого барсука, которого спас осенью от бродячей собаки, загнавшей его
в силосную траншею. И весело вздрагиваю, мгновенно вообразив, как в снежной
норе вздыбится рыжая шерсть лесного хоря от кровавого разбойничьего
сновидения.
Не может быть человеку холодно и одиноко в самую злую непогоду, если
она остается родной стихией для множества удивительных живых существ.
Но когда же, в какой день и час родился во мне этот второй, главный,
охотник, для которого всего важнее не преследовать, а чувствовать вблизи
дикую жизнь?..
На хоперском берегу удивительно хорошо вспоминается...
Однажды в конце ноября мы с приятелем тропили в бору зайцев. В эту пору
сибирские холода редко набирают полную силу, морозные дни часто перемежаются
оттепельными, с веселыми метелями, тихими и обильными снегопадами, с мягким
шорохом ветра и веселым синичьим пересвистом в безмолвии лесов. И снег еще
радостно бел, до синевы, он не скрипит, не визжит под ногой с пронизывающим
душу враждебным ознобом, он лишь мягко похрустывает и пахнет холодным
сладким арбузом. В такую пору охотник не усидит дома в свой выходной.
Утренний бор был залит белым светом, несмотря на пасмурную погоду.
Ночная метель выбелила сосновые кроны, а стволы у комлей остались
рыже-сизыми с металлической дымкой, вверху они светились медовым янтарем и
свежим воском; березняковые чащи в низинах, а по опушкам полян безмолвно
стояли, словно застывший струйчатый снегопад, в котором причудливо и хрупко
перепутались ломаные линии серых и коричневых сучьев; молодые сосенки
походили на ребятишек, слепивших домики из первого снега и выглядывающих,
чтобы подразнить друг друга.
Белотроп выдался не слишком удачным. Видно, снегопад прекратился
задолго до рассвета, и снег в бору был разрисован заячьими и лисьими
следами. Можно подумать, ночью тут прошли стада зверьков, но мы знали: и
один жирующий беляк способен за три часа истоптать пространство, которое
человеку не обойти в сутки.
Вообще тропить беляка - занятие каторжное. Русак, тот с ночной жировки
уходит почти по прямой, на дневку устраивается в местах открытых, легко
доступных - возле опушек и кустарников, по окраинам травянистых лугов, на
заснеженных парах. Русак - добыча легкая, малик его несложен. Две-три петли,
три-четыре вздвойки, столько же скидок, и вот он - среди пробивающейся
сквозь снег травки, возле кустика чернобыла или неприметной кочки, -
затаенный, дышащий, живой ком светло-серого дымка. Его скорее угадаешь, чем
разглядишь - шерстка сереет над снежной ямкой, словно травка, а длинные уши
зайца прижаты к спине. Лишь глаза на лобастой головке, круглые, стеклянные,
с диковатыми янтарными огоньками в глубине, выкачены над снегом и отражают и
снежное пространство вокруг, и охотника, на которого они взирают так же, как
на березовый колок позади или стожок в степи, но в котором они все же
признали врага и ждут, ждут, когда он остановится...
Малик беляка впятеро длинней и в сто раз запутанней. Исколесишь бор
вдоль и поперек, натрешь ноги до красных пузырей, потеряешь счет петлям,
вздвойкам, сметкам, вернешься в исходную точку и, упершись в целую тропу,
где скрестились десятки следов, плюнешь в досаде да и пойдешь домой ни с
чем, насмерть усталый. И вдруг, близ той самой поляны, где зайцы жировали
ночью, где днем им вовсе "не положено" пребывать, мелькнут в чащобе угольные