"Владимир Возовиков. Четырнадцатый костер" - читать интересную книгу автора

ближний бугорок и замираю в удивлении: спящая овца разлеглась пластом на
боку - так лишь собаки спят в жаркий полдень... И вдруг замечаю, как нелепо
свернута голова животного на разорванной шее - кажется, схватили острыми
стальными крючьями и с силой вышвырнули из разрушенного загона. И другой,
серый, бугорок - тоже овца, и третий, черный, и четвертый, и пятый... Они
разбросаны по-разному, но все это позы убитых баранов, маток и ягнят. Овцы
лежат полосой - она уводит в низину, все время расширяясь, полоса жутких
бугорков, - и я, не веря глазам, бреду к людям: должны ведь они объяснить,
зачем эта расправа. Два бугорка рядом шевелятся - животные пытаются встать,
бросаюсь к ним и отскакиваю: у обоих на спинах - бледно-кровавые широкие
раны. А вот старый круторогий баран стоит возле куста, подался вперед на
дрожащих ногах, пытается шагнуть и боится чего-то. В безотчетном желании
делать какую-нибудь работу бегу к нему, хочу отогнать от страшного места -
туда, где собирают остатки стада, и снова отшатываюсь: бок рогача распорот
наискось, сине-багровые внутренности вывалились, намотались на куст, в
блестящих глазах животного - непонимание, боль и ужас. Теплый кровавый парок
струится из раны, смешиваясь с ползучим туманом, и туман тоже краснеет. От
каждого бугорка, от бурых полос и пятен на жесткой солончаковой траве
поднимается тот же красный парок. Он наполняет низину, уже вся она затянута
красным туманом, тошнит от сладковатого запаха смерти, трудно дышать.
Женщины сбегаются из села, их платки мелькают среди мутно-красных испарений,
в разноголосице причитаний ничего нельзя разобрать.
Знакомый парень гонит откуда-то стайку перепуганных, кричащих маток и
ягнят, останавливается рядом, торопливо, сбивчиво говорит подбежавшим
женщинам:
- Видел я их, гадов... три... В степь ушли, один, здоровый, ярку нес,
другие два - пустые, крови нажрались... Хорошо еще - какой-то охотник тут
проходил на зорьке, услышал шум и бабахнул. А то бы они все стадо
порешили... Поди, и так половину порвали...
- Да что же это, господи, да как же это вышло? - спрашивала одна из
женщин плачущим голосом.
- Да как - обыкновенно! Подкрались, заскочили в загон, овцы
шарахнулись, снесли прясла, ну а потом эти гады и погуляли на воле-то.
Сторожиха кричит - а им что! Они бабу без ружья не шибко боятся...
Парень страшно выругался, погрозил кулаком в степь:
- Сволочи!.. Завсегда у них так: на копейку сожрут, на сто тыщ пакости
сделают... Судить сторожиху ведь будут - небось заснула баба, а они, гады,
чуют... Колхозу-то какой убыток - подумать страшно.
"Волки! - Мне вспомнился крик на заре. - Волки!.." Гнали к загону
уцелевших овец, крики затихали, что-то громко говорил незнакомый охотник
прибежавшему бригадиру, и среди сумятицы от бугорка к бугорку ходила женщина
в заношенной телогрейке, наклонялась, гладила овечью шерсть, словно пыталась
разбудить животных, придушенно, с надрывом произносила: "Ох!.." - и шла
дальше.
Это и была сторожиха, мать моего дружка Васьки, вдова-солдатка, тихая,
безответная женщина с ласковым утомленным лицом, согнутая работой и своею
вдовьей болью, еще малопонятной нам, мальчишкам. Я любил бывать в доме
друга: там можно было сколько угодно шалить с Васькой, его младшим братом и
сестренками, не опасаясь окриков и подзатыльников, не боясь что-нибудь
сломать или испортить. В этом просторном, построенном перед самой войной