"Владимир Возовиков. Сын отца своего" - читать интересную книгу автора

Три танка стояли на ровной линии у белых столбиков исходного рубежа,
слегка утопая гусеницами в желтой полигонной пыли, отчего казались чуть
приплюснутыми. Стволы их орудий были мирно задраны в небо, крышки башенных
люков откинуты - танки будто дремали без своих хозяев в рассеянном свете
утра. Для стороннего глаза все в этих танках одинаково, кроме бортовых
номеров, но Ермаков различал среди них и угрюмоватого старика, уже уставшего
носить по земле свое многотонное тело, и машину среднего возраста, где все
выверено, отлажено, безотказно - сажай в нее с ходу экипаж хоть из другого
полка, и он будет как в своей собственной, потому что машина в том лучшем
состоянии, когда "недуги молодости" вылечены, а "недуги старости" еще не
нажиты. Третья была совершенно новая машина, на ней и краска лоснилась
живее, и орудийный ствол ее задран как-то лихо, и заостренная грудь
выпячена, словно у застоявшегося коня-трехлетка, готового во всякую минуту,
ударив копытом, рвануться в степь...
Два первых танка тщательно приготовлены, прицелы выверены, как и
положено перед стрельбой. Третий, новый танк имел... "дефект зрения".
Ермаков знал о нем, больше того, дефект этот был делом рук самого
Ермакова - тайна, которая должна раскрыться после первого выстрела.
Наводчики орудий его взвода - им поочередно стрелять из этого танка -
обязаны выявлять самые коварные дефекты оружия быстро и безошибочно.
Обязаны - в этом все дело!
Ермаков еще раз окинул взглядом новую машину, удовлетворенно улыбнулся.
Из люка соседнего танка показалась непокрытая черноволосая голова.
Танкист вылез по пояс, перекинул снятый шлемофон с груди на спину,
потянулся, будто после сна, жмурясь на низкое солнце.
- Петриченко! - сразу нахмурясь, окликнул Ермаков. - Почему
задерживаетесь?
- Будьте покойны, товарищ лейтенант, поспею. На стрельбе, как и на
обеде, без меня разве обойдутся?
Механик-водитель учебно-боевой машины Петриченко был хотя и трудяга, но
хитрец, каких поискать. Танкисты дали ему прозвище "студент- расстрига", и,
как всякое прозвище, оно говорило больше имени и фамилии. Петриченко бывал
почтителен с прямыми начальниками, зато "несвоему" мог вежливо надерзить. Он
наверняка задержался в машине под благовидным предлогом, чтобы избежать
скучного инструктажа или работы, которая всегда сыщется для экипажей, не
занятых стрельбой.
С Ермаковым шутить особенно не следовало - в роте это знали и сержанты
и рядовые. Петриченко, конечно, тоже знал - и быстро надел шлемофон.
- Я ж по серьезному делу, товарищ лейтенант. Когда еще машину выводил
на исходный, педаль малость хлябала. Сразу-то позабыл выбрать слабину...
- А что вы в своей жизни не забываете, Петриченко? Разумеется, кроме
того, чтобы вовремя пообедать?
На лице солдата мелькнула тень обиды, он рывком выбрался из люка,
спрыгнул с брони, вытянулся:
- Разрешите доложить, товарищ лейтенант? Кроме вовремя пообедать я не
забыл еще вовремя навести товарищескую критику на механика-водителя из
вашего взвода, когда тот чуть не запорол двигатель машины, а также
товарищески покритиковать на комсомольском собрании наводчика орудия вашего
танка: очень он неумно подшутил над ротным нарядом. Я не забыл при этом
сказать товарищам комсомольцам, что шутник ваш в целом отличный товарищ и