"Петр Вайль, Александр Генис. Потерянный рай. Эмиграция: попытка автопортрета " - читать интересную книгу автора

обязательного атрибута любой вечеринки. Интеллигентная квартира обязана была
гарантировать надрывную искренность как гостей, так и хозяев. Свечи тут были
незаменимы.
Из электротехнических приборов самым важным был магнитофон. Это
устройство приобщало к почти запретному миру бардов - Высоцкому, Окуджаве,
Галичу, Клячкину, Кукину. При этом дух запретности продуцировался не столько
содержанием песен, сколько способом их тиражирования. Распространение
несанкционированных записей - акустический вариант самиздата - был тем видом
неофициальной массовой культуры, который не грозя тяжелыми последствиями,
давал ошущение свободного сотворчества. Барды с их разговорной интонацией,
фельетонно-лирической направленностью и необъятной тематикой, легко
становились членами компании, участниками беседы.
Завершали убранство квартиры многочисленные картины. Подбор их отражал
последовательную смену стилей. Сначала - портрет Хемингуэя и импрессионисты,
потом Солженицын (периодически скрываемый от посторонних глаз) и иконы.
Наконец, русский лубок и деревянные ложки.
Такое жилье строилось и собиралось десятилетиями. На его устройство
уходили все деньги и силы семьи. Зато в нем люди чувствовали себя не только
уютно и безопасно, но и счастливо. Квартира становилась ареалом свободы,
достаточным для нормального культурного функционирования. Здесь частная
жизнь была полярной противоположностью служебной.
Одежда для советского человека значила меньше. Идеологические функции,
навязанные сатирическими журналами и комсомолом, несли на себе
малосущественные особенности моды. Длина брюк, количество пуговиц на
пиджаке, ширина галстука. И все же некоторые предметы туалета превращались в
знак фронды и избранности. Например, тонкий свитер с высоким воротом,
известный в Москве как "водолазка", а в провинции под названием "битловка".
Обладание таким предметом означало не только приобщение к моде, но и переход
в другую социальную сферу, определяемую некоторым нонконформизмом и
тяготением к западным; образцам. В какой-то степени модный предмет
становится отличительным знаком, паролем, по которому один "неквадратный"
член общества узнает другого. Поэтому нет ничего странного в том, что цена -
материальная и метафизическая - такой веши могла быть крайне высока. Мы
лично знали девушку, расставшуюся с невинностью в обмен на "битловку".
Нелепость или незначительность элемента одежды, вызывавшего такие сильные
чувства, не должна удивлять. Ведь в качестве символа он самодостаточен, как
орденская планка или университетский значок.
За два десятилетия подобных идеологически значимых предметов моды
сменилось множество. Туфли на толстой подошве, узкие короткие брюки, плати
из ткани "болонья", металлизированные галстуки с фиксированным узлом,
рубашки из ситца в цветочек, складные зонтики, кожаные пиджаки, темные очки
и, конечно, джинсы.
Но несомненно самым значительным, самым экстремальным определителем
социального положения человека была прическа. Длинные волосы у мужчин
означали решительный жест - это уже не фронда, а оппозиция. Комсомольский
работник еще может надеть джинсы, но отпустив волосы, он ставит крест на
своей карьере.
Советское общество боролось с длинными волосами куда более
последовательно и настойчиво, чем, скажем, с троцкизмом. При этом мало что
объединяло власть и народ в таком единодушном порыве. Длинноволосого могли