"Июньским воскресным днем" - читать интересную книгу автора (Зубавин Борис)

Глава пятая

Пока запрашивали паспортный стол городской милиции о проживании в Чоповичах некоего Грещака, ожидали ответа на телефонограмму, посланную дежурному по штабу отряда, находящегося чуть не в ста километрах от Чоповичей, майор Васин успел побывать дома, побриться, пообедать и даже крепко и беспечно поспать два часа с лишним. Рассчитывать на большее он не мог: в канцелярии ждали неотложные дела, и поручить их исполнение милому, старательному лейтенанту Деткину пока не было никакой возможности. Деткин довольно успешно занимался с сержантами и солдатами физической и строевой подготовкой, самодеятельностью, а службу и политзанятия вершил сам майор Васин. Будь на заставе замполит — все бы встало на свое место, и майор мог бы сегодня поспать не два с небольшим часа, а пять-шесть часов. Но замполита не было, и когда его пришлют — нет никакой ясности, а лейтенант Виктор Петрович Деткин, хотя и старался исполнять все поручения майора самым наилучшим образом, вести переговоры с дорожниками о месте вскрытия на участке, охраняемом заставой, песчаного карьера, как это предстояло сделать майору завтра рано поутру, не мог. А задержанный сегодня по всем признакам выдавал себя вовсе не за того, кем был на самом деле.

Странные чувства испытывал майор Васин к лейтенанту Деткину. Тут сплелись и отцовская снисходительность, и искренняя, грустная, дружеская зависть. В самом деле, как же еще он был молод, этот смуглый, подтянутый, по-мальчишески длинноногий, изящный лейтенант, только что закончивший пограничное училище и не успевший как следует обносить обмундирование, свежо поскрипывающий портупеей и начищенными сапогами. Все у него еще впереди — весь жизненный путь. Майор Васин тоже не так-то уж стар — подумаешь, сорок восемь лет. Но в последнее время майор все чаще стал испытывать усталость, и все ему приходилось делать как бы через силу, а это значит, укатали сивку крутые горки и пришла пора подумать о гражданке. И ноги у майора Васина начали уставать, и не так-то легок стал он на подъем, хотя никому об этом не говорит, даже верной спутнице жизни своей — Наталье Сергеевне. Впрочем, она, вероятно, догадывается, только тактична, предупредительна и делает вид, что никаких перемен за своим майором не замечает. А вот сыну ничего такого и в голову прийти не может. Мог бы быть и повнимательнее, нынче заканчивает десятилетку, и придет срок — повезет майор Васин своего парня в Москву, в бывший город Бабушкин, в пограничное училище, и таким манером продолжится васинская династия пограничных офицеров. Да, с мальчиком дело решенное. Так он и сам хочет. Да и то сказать, пойди попробуй отведай этой тревожной, беспокойной пограничной жизни, и тогда что-нибудь одно: или полюбишь, или отречешься от нее. Середины нет. А Юрка уже кое-что испытал-опробовал и в Армении, и на Курилах, и в Заполярье, и в туркменских песках, видел двухметровых варанов, северное сияние, снежную вершину Арарата, даже огромную волну цунами, которой, быть может, двух-трех десятков метров не хватило на то, чтобы слизнуть заставу со всеми ее строениями, населением, движимым и недвижимым имуществом. На чем он только не ездил, этот васинский малый: и на оленях, и на собачьих упряжках, и на верблюдах, и на ишаках. В четырнадцать лет он не хуже солдат научился обращаться с карабинами, автоматами, ракетницами: заряжать, разряжать, стрелять, разбирать-собирать и чистить. А сколько он узнал за эту свою мальчишескую кочевую жизнь всяческих примет, повадок, условностей, соответствующих и заполярной, и субтропической, и другой иной местности обширного Отечества нашего!

Майор Васин предполагал, что возьмет отпуск поближе к осени, привезет Юрку в училище и так примерно доложит начальнику: «Товарищ генерал. Майор Васин, всю жизнь прослуживший на границе, привез сына, с тем чтобы он после окончания вверенного вам училища продолжил нашу пограничную династию». Быть может, к этому он добавит еще что-нибудь, скажет несколько иначе, поскладнее, но майор не сомневался в одном: все это должно выглядеть очень трогательно, торжественно, даже несколько парадно-чопорно, и его Юрку, вне всяких сомнений, примут в училище с распростертыми объятиями. Поездка с сыном в Москву была, таким образом, у Евгения Степановича Васина одной из самых главных стратегических забот, тем более что парень ни о чем другом не хотел думать — ни о технике, ни о физике, ни о гуманитарных науках.

Была своя стратегическая забота и у лейтенанта Деткина. Юный офицер тоже с нетерпением ждал осени, но по другой причине, чем Васин. Осенью Деткин предполагал жениться. В подмосковном поселке Тарасовке, что по Ярославской железной дороге, в деревянном особнячке с резными наличниками на окнах и с застекленной верандой проживала Любочка, предполагаемая подруга всех его будущих офицерских беспокойств и радостей, как, например, Наталья Сергеевна у майора Васина или тетя Клава у старшины заставы Самойловича.

Руководство заставы размещалось в двухэтажном четырехквартирном доме, стоящем, быть может, всего лишь в десяти шагах от солдатской казармы. Основательнее всех жили здесь Самойловичи. Офицеры, как только наступал срок, сменялись, переезжали в другие края и гарнизоны, а Самойловичи как поселились тут двадцать лет назад, так никуда и не трогались. Все три дочери их были замужем, проживали в разных местах, а старики Самойловичи оставались на заставе, и майор Васин был при старшине Самойловиче уже пятым начальником.

В однокомнатной квартирке Деткина стояла солдатская койка, тумбочка, стол посредине, стул при нем, на столе — графин с водой, а возле тумбочки — баян в футляре. Иногда по вечерам, взгрустнув, лейтенант садится на свою холостяцкую койку, осторожно и задумчиво вынимает из футляра баян, в той же задумчивости ставит его на колени, не спеша вытирает замшевым лоскутком, а уж потом, словно очнувшись, ловко и небрежно вскинув на плечо ремень, пробегает тонкими, сторожкими пальцами по перламутровым пуговицам клавишей. За распахнутым окном догорает закат, на огромной древней груше стонут дикие голуби. Груша растет возле входа в казарму, размещенную в большом, похожем на утюг, нескладном и неуклюжем здании с крутой черепичной крышей и окнами на чердаке. Дом этот некогда принадлежал помещику, по свидетельству местных старожилов, человеку зело беспутному и безнравственному, по имени Семион, отчего, как гласят те же свидетельства, и село называется Семионово.

Село Семионово, как и Чоповичи, стоит тоже возле границы, только чуть подальше от реки, в затишке. Поскольку до автострады и железных дорог от села все-таки пять километров, посторонние люди редко появляются здесь и — не то что на бойких городских улочках — сразу оказываются у всех жителей на виду, как на ладони. А село большое, широкое, дома в нем построены из крупных самодельных саманных кирпичей, на высоких фундаментах, крыты шифером, черепицей и покрашены вовсе не по-русски: в розовый, серый и черный цвета. Белой краской обведены лишь оконные рамы и наличники, стены же серые или розовые, а простенки меж окон и углами черные. Кажутся те дома, обрызганные к тому же перед покраской с метел цементным раствором, игрушечными, театральными, пряничными и бесшабашно веселыми.

Граница у заставы длинная, справа — сухопутная, слева — речная, и майору Васину каждый раз приходится ломать голову, где и как надежнее всего прикрыть ее нарядами в ту или иную ночь, хотя район Чоповичей всегда пребывает под самым пристальным майорским наблюдением. Автострада и железные дороги заставе не принадлежат, на них хозяйничает контрольно-пропускной пункт, а вот городская окраина, дамба и все, что лежит между дорогами, — все это находится во владении васинской заставы.

Застава, которой командует майор Васин и на которой помощником по общим вопросам служит юный лейтенант Деткин, а старшиной, наверное пуд соли съевший за свою армейскую жизнь, мудрый хлопотун Самойлович, — эта застава находится в отряде на хорошем и особом счету. На хорошем счету потому, что ее личный состав неизменно получает на инспекторских проверках высокие оценки по боевой и политической подготовке, четко несет службу, а на особом счету потому, что ей присвоено имя знаменитого сержанта-пулеметчика Николая Осокина, зверски замученного в марте 1945 года бандеровскими бандитами. На заставе еще остался человек, помнящий, как было дело. Это старшина Самойлович, тогда еще всего лишь рядовой боец. Застава настигла в горах банду украинских националистов, рыскавших в поисках выхода за кордон. Завязался бой. Но бандитов было вдесятеро больше пограничников, застава начала делать хитрый обходный маневр, который прикрывал огнем из ручного пулемета сержант Осокин. Бандиты, как много их ни было, не могли к нему подступиться, пока в дисках его пулемета были патроны. Когда патроны иссякли, сержант Осокин стал отбиваться гранатами, а когда и гранаты кончились, встал во весь рост, взял пулемет за ствол и, размахивая им, как дубиной, пошел на бандитов. Тут-то они его и взяли, израненного, окровавленного и теряющего сознание. Лишь трое суток спустя банда вновь была настигнута пограничниками, окружена, частью уничтожена, частью обезоружена, но сержанта Осокина уже не было в живых. Бандиты с неслыханной жестокостью надругались над ним, привязав его за ноги к двум березам и разорвав пополам. Все это старшина Самойлович забыть не может. Кроме того, были протоколы допросов бандитских главарей, которые откровенно рассказали о том, как все эти трое суток глумились над раненым пограничником, выворачивали ему руки, палили соломой ступни ног, срывали ногти, как предлагали деньги, свободу лишь за то, чтобы он указал, где бандитам легче всего перейти границу. Но он не сказал ни слова. Теперь в комнате боевой славы хранится альбом, в котором собраны различные документы о герое, отпечатанные на машинке воспоминания Самойловича, письма матери, школьников, рабочих станкостроительного завода, на котором работал слесарем до призыва в армию Осокип, даже фотография дома в подмосковной местности, в котором родился и вырос Николай Осокин. Заставу называют осокинской, а иногда — московской, поскольку в личном составе ее больше половины москвичей: братья Чернышовы, например, лейтенант Деткин. И эта земляческая традиция сохраняется из года в год с тех самых пор, как заставе было присвоено имя Осокина.