2

После урока, на второй перемене, Никаноркин — так звали Гришиного соседа — закричал на весь класс:

— Братцы, слыхали: это Гришка Шумов, столбовер!

Еще не разобрав, в чем дело, кругом с улюлюканьем запрыгали-заскакали мальчишки — иные были по плечо Грише, такая мелкота, — завизжали радостно:

— Столбовер! Столбовер!

Сзади Гришу больно щелкнули по затылку.

— Постойте, — раздался чей-то голос, — покажем его сначала доктору Мейеру!

— К Мейеру! К Мейеру, к доктору!

Гришу крепко схватили за руки и повели. Он не противился: может, это школьная игра, еще неизвестная ему?

По уже знакомому длинному коридору его привели к раскрытой двери, над которой висела дощечка с черной надписью:

1-й параллельный класс

В первом параллельном классе сидел на задней парте рослый мальчуган с широким лицом, сплошь забрызганным золотистыми веснушками, и лениво жевал бублик.

Гришу подвели к нему. Никаноркин, кланяясь в пояс, сказал:

— Мы привели к вам больного, доктор Мейер.

«Доктор Мейер» встал, сунул недоеденный бублик в парту, вытер ладонью рот и спросил сипло:

— На что жалуетесь?

— Ни на что не жалуюсь, — ответил Гриша.

— Отпирается! — пискнули рядом.

«Доктор Мейер» неожиданно ловким и быстрым движением сгреб Гришу за шею обеими руками, согнул его книзу и дал кулаком по спине.

Удар был силен! Гриша почувствовал, как внутри у него все загудело, отдаваясь звоном в ушах. Он с трудом разогнулся, будто сквозь туман увидел веселые лица и, слепой от ярости, растолкав всех, сжав кулаки, пошел на «доктора Мейера».

Тот, не двигаясь, ждал с радостным удивлением.

Гриша толкнул его изо всех сил, доктор споткнулся об острый угол парты, упал; он, правда, сразу же вскочил, но Гриша Шумов, не помня себя, снова кинулся на него, повалил на пол и схватил за горло. Кругом раздались боевые клики и свист. И вдруг все сразу смолкло. Наступила такая странная тишина, что Гриша опомнился, поднял голову.

Позади стоял красавец начальник и глядел на него не мигая.

Гриша вскочил.

— Фамилия? — мелодичным голосом проговорил начальник. — Кто родители?

Гриша Шумов молчал, весь красный, уши у него горели.

— Извинись, извинись! — зашептали рядом. — Скажи, что больше не будешь…

Но Гриша продолжал молчать.

— Ты что же, глух? — слегка повысив голос, спросил начальник.

— Он, видно, недавно из деревни… старовер, — вполголоса отозвался Никаноркин.

— Из деревни? — будто удивляясь чему-то, поднял брови начальник и, бережно сняв двумя пальцами пушинку с рукава своего мундира, проговорил:

— Отец кто, крестьянин? Что ж ты, голубчик, молчишь! Отец — мужик? Это слово тебе понятней? Мужик… оно и видно. Прямо разбой какой-то: за горло людей хватать! Как зовут, спрашиваю!

— Шумов Григорий, — упавшим голосом ответил Гриша.

— Это тебе даром не пройдет, голубчик, я доложу инспектору. Останешься после занятий, слышишь?

Красавец не спеша ушел, щегольски подрагивая на ходу туго обтянутыми синим сукном полными ляжками.

Ученики молчали, окружив Гришу.

Он спросил шепотом:

— Кто это?

— Надзиратель, — ответил Никаноркин. — Виктор Аполлонович. Не бойся. Эко дело — ну, оставят без обеда…

Он принялся заботливо счищать своим рукавом пыль с Гришиной куртки, а остальные мальчишки — среди них был и «доктор Мейер» — стояли тут же и смотрели добрыми глазами, будто прощались с Гришей навеки.

Все это не сулило ничего хорошего.

Вместе с Никаноркиным Гриша вернулся в свой основной приготовительный класс, сел за парту. Никто ему теперь не мешал. Даже Никаноркин сидел молча.

Гриша задумался, уставившись взглядом в черное поле парты, изрезанное ножом вдоль и поперек. Надо бежать отсюда, пока не поздно. Еще тепло, можно идти полями, лесами… Грибы еще не перевелись, он будет их печь на углях, а хлеба дадут в любой деревне. И тут вспомнился ему Ян, с которым он даже не успел толком попрощаться… Вот кто ему нужен был сейчас!

Парта была вся покрыта затейливо вырезанными вензелями, изображениями стрел и сабель; видно, надо всем этим потрудилось не одно поколение школяров. Среди рисунков выделялась крупная надпись: «Сто человек ринулось на него». Все это немного развлекло Гришу, он даже пожалел, что такие незаурядные, на его взгляд, рисунки были кем-то безжалостно залиты чернилами — видно, нарочно.

Сидевший рядом Никаноркин ткнул его локтем, на этот раз легонько: в класс входил новый учитель, плечистый, рыжеусый, с солдатским лицом. Начался урок арифметики.

Гриша разглядывал рыжие усы учителя, бархатные петлицы на его воротнике; в петлицах поблескивали шитые серебром звездочки. А говорил учитель про давно известные вещи: сложение, вычитание. И все время глядел на Гришу. Гриша даже забеспокоился, выпрямился, старался сидеть не шелохнувшись. Не помогло: учитель поманил его пальцем:

— А ну-ка, иди сюда, к доске.

Гриша встал, все еще надеясь, что это ошибка, что не его зовут.

— Ну, иди, иди! Что это ты… не то чересчур задумчивый, не то тебя крепко высекли дома.

Гриша нерешительно подошел к доске. И вдруг сразу успокоился. Все на свете стало безразличным. Ну, и пусть беды на него валятся со всех сторон! Все равно — бежать ему отсюда…

— Бери мел, пиши!

Рыжеусый, посмеиваясь, задал Грише задачу. Задачка была легкая, прямо на смех: купили три пуда сена… Гриша уже будто решал такую когда-то раньше.

Учитель удивился: так скоро расправился этот обладатель пылающих, словно надранных, ушей со сложением и вычитанием. Он продиктовал Грише другую задачу, тот и ее решил, не задумываясь, и даже почувствовал при этом что-то вроде стыда, будто обманул невзначай людей.

Ему всегда казались соседними слова: «загадка» и «задача». Они и похожими были, как два брата. Задачу он понимал как загадку, только чуть потрудней — не сразу найдешь ответ. Так, отгадывая зимними вечерами задачи, он прошел дома почти весь учебник Евтушевского.

Математик задал Грише еще несколько задач и наконец отпустил его, проговорив с веселым недоумением:

— Что ж, молодец… Как фамилия-то? Шумов? А отчего у тебя. Шумов, уши такие красные?

— Не знаю.

— Кто тебе их надрал?

— Никто.

— Ну, вот и врешь. Ступай!

Гриша с деревянным, бесчувственным лицом вернулся на свое место.

Никаноркин сразу же зашептал ему в ухо:

— Ох, и везет тебе, малец!

Гриша не ответил. Ему теперь все равно. Будь что будет.

— Это ж Лаврентий, слышишь? Это сам Лаврентий, — жужжал неугомонный сосед. — Теперь тебе и надзиратель не страшен… Ты что, очумел? Я тебе говорю — это Лаврентий Голотский, инспектор!

Гриша продолжал молчать до самого звонка.

После занятий в класс пришел крепыш, видно страшно сильный, в потертой форменной куртке — значит, «старичок», — и еще с порога закричал:

— Который тут Шумов?

Ему с готовностью показали на Гришу.

Крепыш, расправляя плечи, подошел ближе и сказал:

— Это ты победил Дерябина?

Гриша не знал, что отвечать. «Какого Дерябина?»

Силач подождал, потом воинственно раздул ноздри и спросил:

— Хочешь со мной помериться силой?

И тут раздались со всех сторон пронзительные крики. Никаноркин выскочил вперед и завопил громче всех:

— Ты усы бреешь! Я знаю!

Крепыш усов, должно быть, еще не брил. Однако, самолюбиво закусив нижнюю губу, он сунул руки в карманы, круто повернулся на каблуках и вышел с гордым видом.

— Чего он от меня хотел? — спросил Гриша.

— Он же сказал: силой помериться. И как ему не стыдно! Второклассник, а приходит к нам бороться.

— А про какого это он Дерябина говорил?

— Ну ты просто чумовой какой-то, тебе ничего не втолкуешь! Сам повалил Дерябина и сам спрашивает, какой Дерябин!

— То ж Мейер был.

— Ну да. Его зовут доктором Мейером за то, что он лечит новичков. А фамилия ему — Дерябин. Ух, он и здоров! Ты первый ему сдачи дал.

Все стало понемножку проясняться. Гриша приободрился и даже сказал сипло, по-дерябински:

— Что ж… эко дело. Я и второкласснику дал бы!

— Да ему уже двенадцать лет!

Да, двенадцать лет — это, конечно, много. Это уж действительно старик! С таким, пожалуй, не поборешься.

Никаноркин собрал свои книги, небрежно сунул их в обшитый телячьей кожей ранец и посоветовал Грише на прощанье:

— Ты смотри не уходи. Жди надзирателя. А то хуже будет.