"Оливия Уэдсли. Честная игра " - читать интересную книгу автора

- "Дорогой"? - подсказал ей Джервэз, и Филиппа, смеясь, повторила:
- "Дорогой Джервэз", - умышленно послушным тоном.
Где-то далеко в серебристой мгле ночи пробили башенные часы на церкви.
- Двенадцать! - сказала Филиппа. - Поедем домой и будем готовить
блинчики и чай. Это будет так весело!
- А разве ты умеешь готовить?
Она всплеснула руками, как будто слишком оскорбленная, чтобы говорить.
- Умею ли я готовить? Дорогой мой, что касается приготовления
блинчиков, то я - последнее слово современной техники поварского искусства.
От одного только прикосновения моих пальцев ваши самые обыкновенные сосиски
становятся каким-то лирическим произведением, приобретают особый
золотисто-коричневый тон, делаются нежными и сочными. Но это еще не все. Я
должна сказать - ни капли не преувеличивая, не хвастаясь и не желая
превозносить свои достоинства, - что обладаю всеми добродетелями
превосходной хозяйки.
Она болтала глупости, беспечно смеясь и чувствуя себя совсем просто с
Джервэзом; и если бы он добросовестно проанализировал наслаждение, которое
он получал от этих совместных часов с нею, он понял бы, что именно это
являлось главной причиной его счастья: Филиппа так естественно и просто
чувствовала себя с ним.
Ему никогда не приходила в голову мысль, что отличительной чертой
молодой любви служит именно отсутствие спокойствия и простоты, если можно
так сказать - отсутствие "домашнего инстинкта", появляющегося только
впоследствии. Сердце может покоиться на сердце, и уста могут шептать: "Мы у
тихой пристани", но это будет только мимолетным настроением после безумного
страстного порыва.
Джервэз чувствовал себя бесконечно счастливым; ночь казалась
заколдованной, и ее очарование, очарование всего мира овладело им. Когда он
с Филиппой варил сосиски в старой классной, сидя подле камина с тарелкой,
качавшейся у него на коленях, ему это занятие не казалось скучным,
неприятным воспоминанием школьных дней, когда ему приходилось иногда это
делать; наоборот, теперь ему все казалось замечательным. Он много лет уже не
занимался этим делом, и теперь оно было для него новостью. Тот факт, что это
было желание Филиппы, придавал всей стряпне характер веселой забавы. Было
"ужасно весело", как говорила Филиппа.
Он простился только в два часа и медленно поехал обратно в город. Но
почему-то, закурив во время езды сигару, аромат которой соединялся с
ароматом ночи, ощущая мягкую прохладу воздуха и ритм мотора, он вдруг
почувствовал упадок настроения. "Реакция", - решил он, но при этом
почувствовал, что это неожиданное настроение требовало объяснения.
Тогда он начал спокойно анализировать свое настроение, это слабое и все
же нет-нет, да и прорывавшееся сомнение в прочности своего счастья. Не было
ли это последствием того факта, что действительная совершенная любовь пришла
так поздно? Он чувствовал трагедию в том, что ему пришлось прожить так
долго, прежде чем встретить эту любовь... признать, что только эта любовь
есть подлинная любовь.
Его охватило безумное, безнадежное желание, чтобы эта любовь была его
первою любовью, чтобы он мог любить с полной, не спрашивающей и не
анализирующей верой в самого себя и в любимую, как любит молодость, для
которой любовь так же естественна, как дыхание... Ах! Начать бы сначала,