"Маргарет Уэйс, Трэйси Хикмэн. Испытание Близнецов" - читать интересную книгу автора

проявлять интерес к своему собственному дому. Да где это видано, чтобы кендеры
интересовались местами, где им все хорошо знакомо? Родной дом не должен
меняться, он обязан стоять и ждать тебя, пока ты не вернешься из чужих краев.
Дом, в конце концов, это нечто такое, о чем ты можешь сказать самому себе:
"Боги! Да тут все выглядит точно так, как и прежде!", а вовсе не: "Боги!
Да тут вес имеет такой вид, словно резвились шесть миллионов драконов!". Дом
совершенно не предназначен для приключений, Карамон!
Тас поглядел снизу вверх в лицо гиганта, чтобы убедиться, что его
аргументы хоть как-то на него подействовали, однако Карамон, видимо, хорошо
скрывал свои чувства. Тассельхоф разглядел только суровую решимость и боль, что
весьма озадачило и испугало кендера.
Внезапно Тас осознал, как сильно переменился Карамон, и эта перемена была
вызвана не только отказом от "гномьей водки". В лице гиганта кендеру виделось
что-то иное - более серьезное и...ответственное. Но не только...
Тассельхоф задумался. "Гордость, - решил он после недолгого размышления.
- Гордость и непреклонность".
Сердце у него упало. Перед ним был уже не прежний добродушный толстяк, за
которым кендеру приходилось приглядывать и уводить в сторону от придорожных
трактиров. Тас вздохнул, остро почувствовав, как не хватает ему того, прежнего
Карамона.
Понемногу они добрались до поворота тропы, и оба узнали это место, хотя
никто не сказал ни слова. Карамон промолчал потому, что ему нечего было
сказать, а Тассельхоф потому, что упорно не желал верить своим глазам. И все же
оба невольно замедлили шаг.
Некогда за этим поворотом путник мог видеть сияющую огнями таверну
"Последний Приют". Уже отсюда должен был доноситься запах знаменитой жареной
картошки Отика Сандата; можно было услышать веселый смех и гомон множества
голосов, становящийся громче всякий раз, когда входная дверь открывалась, чтобы
впустить в обеденный зал очередного путника или завсегдатая.
Не сговариваясь, Карамон и Тас остановились перед самым поворотом. Оба
по-прежнему молчали и растерянно оглядывались по сторонам, видя вокруг одно
лишь запустение - обгорелые пни, засыпанную пеплом землю и черные камни. Тишина
гремела у них в ушах страшнее, чем самый адский гром, потому что оба помнили -
отсюда должен быть слышен городской шум, даже если города еще не видно.
Собственно говоря, они уже давно должны были услышать голос Утехи, состоящий из
гомона рынка, ударов молота в кузне, криков детей и лоточников, звона посуды в
таверне. Теперь же они не слышали ничего, кроме мертвой тишины. Лишь со спины
доносилось ворчание далекой грозы
Наконец Карамон вздохнул.
- Идем, - сказал он и заковылял вперед.
Тас пошел за ним, но намного медленнее, словно на ногах у него вдруг
оказались подкованные железом гномьи башмаки. Впрочем, его собственная обувь,
облепленная грязью, была не много легче. И все же главная тяжесть была у него
на сердце. Снова и снова он бормотал себе под нос: "Это не Утеха! Это не
Утеха!", пока наконец коротенькая фраза не зазвучала как одно из магических
заклинаний Рейстлина.
Тас обогнул поворот и...
...и с облегчением вздохнул.
- Что я тебе говорил? - воскликнул он, заглушая монотонный свист ветра. -
Смотри, здесь же ничего нет, совсем ничего! Ни таверны, ни города, ни деревьев!