"Встреча с неведомым (дилогия)" - читать интересную книгу автора (Мухина-Петринская Валентина Михайловна)

Глава тринадцатая СНЕЖНАЯ ЛОВУШКА

Я хотел бежать и не мог — ноги прилипли к полу. Хотел запереть дверь, но щеколда была сломана. Шаги приближались — тяжелые, неотвратимые… Я уже слышал, как он дышал, стоя по ту сторону двери. Я пытался удержать ее своим тощим плечом. Я навалился на дверь из последних сил, но она медленно открывалась. В комнате было темно… Абакумов продолжал открывать дверь. Охваченный ужасом, я попытался закричать, позвать на помощь, но горло перехватило. Я орал изо всех сил, а из горла выходил какой-то слабый писк, как у раздавленного птенца…

— Николай, Николай, проснись! — расталкивал меня отец.

Ох, какое счастье, что это был только сон!

— Выпей холодной воды… Подожди, я подам. — Отец зажег лампу и набрал в кружку воды.

Я с жадностью выпил.

— Не нравятся мне эти постоянные кошмары! — озабоченно сказал отец. — Полярная ночь, что ли, действует?

— Папа, можно не тушить пока лампу? — попросил я.

— Ладно. Я, пожалуй, закурю.

Я обрадовался, что отец закурил. Минут десять, значит, не ляжет. Он спал на топчане, я — на теплой лежанке. Ночью очень выдувало помещение. Термометр на стене показывал всего шесть градусов. Но лежанка так приятно пригревала снизу. Спасибо Борису Карловичу!

— Может, ты есть хочешь? — спросил отец.

Я сказал, что голоден, лишь бы он дольше не ложился.

Отец открыл банку компота. Я немного поел со свежей пшеничной лепешкой (мы пекли их на ужин). Отец посмотрел на часы:

— Три часа, сынок! Ешь скорее и ложись. Тебе не холодно?

— Нет, папа.

Я поставил компот на стол и с удовольствием забрался под теплое одеяло.

— Что же ты видел во сне? — поинтересовался отец, улыбнувшись мне.

— Не помню, — сказал я уклончиво. Я стеснялся сказать ему, что так боюсь Абакумова.

Отец потушил лампу и тоже лег.

— Ты не бойся, Коленька! — сказал он ласково.

И у меня действительно прошел весь страх. Я не любил, когда выл ветер, мела поземка или метель. Но сейчас было совсем тихо — штиль, — только трещал всю ночь лед под домом. Вроде кто-то рубил сухие дрова. Или стрелял из ружья, совсем рядом.

Утром, когда я проснулся, отец уже сделал утренние наблюдения и растопил печь. Над столом ярко горела висячая лампа. На низком шкафчике стоял приемник и передатчик «Рейд» с запасом радиоламп.

Каждый день в условленное время отец выходил в эфир и подолгу звал:

— Плато! Плато! Я — Ледник, я — Ледник!

Но радиосвязь не ладилась, мешали какие-то электрические помехи. Очень редко, когда он мог пробиться на полярную станцию, сколько ни стучи телеграфным ключом позывные. Мы слышали лучше.

— Погода чудесная, Николай! — сказал довольным тоном отец. — Хотя давление падает. Температура воздуха— минус двадцать. Видимость отличная. Полный штиль. Пойдешь мне помогать?

— Буду помогать! — радостно отозвался я, кончая одеваться. Обычно я с утра должен был заниматься.

Мы напились кофе со сгущенным молоком, съели яичницу с салом и по куску копченого медвежьего окорока. Я быстро помыл посуду, стер со стола, и мы вышли. На отце был меховой комбинезон, оленьи унты, эскимосские рукавицы и, несмотря на мороз, синий берет. А я надел валенки, пыжиковую шубу и такую же шапку. Звезды светили необычайно, даже для этих мест, ярко. Луна зашла, но и света звезд хватало. Все-таки почему-то чувствовалось, что утро. На сердце было бодро и хорошо.

— Осталось всего три недели до восхода солнца! — весело сообщил мне отец.

— И два дня еще жить на леднике, да? — сказал я в тон ему.

— Да. Завтра Ермак заберет нас. Тебе надоело здесь?

— На плато лучше, — неопределенно заметил я. Отец рассмеялся и потрепал меня по плечу. Он был в хорошем настроении. Несколько раз он полной грудью вдохнул в себя морозный воздух. Ледник был засыпан снегом, и мы вдвоем с отцом протоптали на нем дорожку к папиной «лаборатории».

Это была подземная — вернее, подснежная — научная ледяная лаборатория, а фактически — глубокий шурф на ледоразделе. Его вырыли еще в октябре. Над шурфом разбили палатку, чтобы не занесло снегом, провели электричество. А чтобы палатку не унесло ветром, ее всю завалили ледяными глыбами. На дне шурфа пробили в толще льда несколько коротеньких коридоров.

Отец включил электричество и, подняв люк, стал спускаться по крутой, выбитой во льду лестнице, ступени которой были густо посыпаны золой.

Я легко опустился вслед за отцом.

При свете электрических ламп стены подснежного зала сверкали и переливались, как алмазные. И опять меня охватило ощущение нереальности происходящего, как будто я перенесся в волшебную сказку, и удивило, что отец не видел в этом ничего особенного и просто работал.

На ледяных столах были расставлены самописцы, микроскоп и всякие приборы. Некоторые из них сконструировал сам отец.

Приборы смутно отражались в ледяных сводах, как в старинном зеркале.

— Папа, это вы такой большой зал выдолбили? — спросил я.

— Нет. Здесь оказалась трещина, полое пространство. Мы только придали ему форму. — И отец стал осматривать самописцы.

Мне здесь очень нравилось. Настоящий Аладдинов дворец! И в этом дворце доктор географических наук Черкасов изучал строение, движение ледника, температурный режим скоплений наземного льда, его влияние на климат…

Отец рассказывал мне, что в ледниках законсервированы резервы вод нашей планеты в тридцать миллионов кубических километров! Расположенные на площади в шестнадцать миллионов квадратных километров ледники оказывают огромнейшее влияние на климат земного шара. Кажется, я уже упоминал, что, если бы весь этот запас льда растопить, уровень мирового океана поднялся бы на семьдесят метров!..

Я любил наблюдать, как отец работает. Он взял кусочек льда и долго шлифовал его на листе наждачной бумаги, пока он не стал совсем тонким и прозрачным.

Этот ледяной срез отец положил на предметное стекло микроскопа и, рассмотрев, что-то записал в тетрадь.

— Дай посмотреть!.. — прошептал я, почему-то волнуясь.

Отец охотно пустил меня к микроскопу и стал что-то объяснять. Я с восторгом смотрел в окуляр, прищурив один глаз. Но я больше любовался. Может, я был еще мал, а может, по-иному подходил к «тайнам материи», как выражалась Ангелина Ефимовна.

С этими кусочками льда отец производил много всяких операций, понятных и непонятных. Самым мучительным, по-моему, было определение физических свойств льда, для чего приходилось проводить его гидростатическое взвешивание в керосине. Руки мерзли, особенно болезненным было прикосновение к металлическим частям приборов. У отца из-за этого всегда немного опухали суставы пальцев.

Поработав часа четыре в ледяной пещере, мы вылезали наверх. Там ждала другая работа. Для нее отец забирал с собой длинные рейки и вехи, треноги для приборов, всякую измерительную аппаратуру. Потом проводил часовое метеорологическое наблюдение, и мы шли варить обед и заниматься по программе седьмого класса. Отец был доволен моими успехами в учебе, я тоже.

После обеда мы немного отдыхали, а потом приступали к очередной попытке связаться со станцией. Так было и в этот день. Отец заранее включил радиоприемник и настроил его на волну станции. Когда раздался сигнал вызова, он вскочил с постели в одних носках (на полу был иней) и быстро надел наушники. Я сидел на горячей лежанке и с интересом смотрел на отца.

Я сразу по его лицу понял: что-то случилось. Он очень побледнел. Потом он долго кричал: «Я — Ледник! Я—Ледник!» — но так и не смог им ничего сказать.

— Что случилось, папа? — спросил я. Отец растерянно снял наушники:

— Ермак три дня назад вылетел в Магадан, но не прибыл туда. Ведутся поиски.

Мы долго сидели в молчании, подавленные недоброй вестью.

— Неужели он погиб, папа? — чуть не плача, сказал я.

Отец покачал головой;

— Будем надеяться на лучшее. Он мог попасть в пургу. Мог обледенеть вертолет, могло что-нибудь сломаться в моторе, и Ермак теперь ждет помощи в тундре… или в горах.

Отец долго о чем-то думал, вопросительно посматривая на меня, потом вздохнул и поднялся:

— Нам с тобой придется идти на лыжах к плато. Километров шестьдесят будет, если не больше. Дойдешь, Николай?

— В один день?

— Возьмем спальные мешки и заночуем по дороге. Костер разведем… Ты сын путешественника и ученого и сам будущий путешественник и ученый — надо привыкать. Что ж, давай одеваться!

Я не знал, что папа выбрал за меня мое будущее, но не стал спорить попусту.

Мы тщательно оделись: шерстяное белье, меховая одежда, штормовые костюмы с капюшонами, меховые капоры и рукавицы. На случай встречи с медведем или волками отец взял карабин. Он быстро наполнил рюкзак продовольствием. Я сказал, что сам понесу свою долю, и отец аккуратно увязал ремнями мой спальный мешок I! немного провизии.

Когда мы уже были совсем готовы, Черкасов-старший предложил присесть перед дорогой, и мы с минуту посидели на табуретках. Такой уютной показалась мне наша комната, такой приятной горячая лежанка и книги на полке, что у меня даже сердце заныло. Я никогда не был героем, и мне совсем не хотелось тащиться пешком через долины и горы полярной ночью и ночевать прямо на снегу, хотя и в спальном мешке. Но что поделаешь?..

— Пошли, Николай! — поднял меня отец.

Нам предстояло спуститься с ледника, пересечь один из отрогов горного хребта — отец знал там довольно низкую седловину — и по замерзшей Ыйдыге пройти к плато.

— На лыжах за два дня дойдем! — успокоил меня отец, заметив, что я не в духе.

Мы еще раз взглянули на домик и сделали первый шаг этого памятного пути.

Лыжи скользили легко, поднимая снежную пыль, так что по колено все время бушевала игрушечная метель. Луна еще не взошла, но было довольно светло. Отец мне как-то объяснил, что только четверть света, посылаемого ночным небом, принадлежит звездам и туманностям. Остальные три четверти — свечение самой земной атмосферы. Светятся атомы кислорода, молекулы азота и всяких других газов.

Каждый час мы с отцом останавливались передохнуть и тогда замечали, что стоял полный штиль, была чудесная видимость и ослепительно ярко мерцала Большая Медведица — ярче всех других созвездий.

Мы благополучно спустились с ледника, пересекли узкую, засыпанную снегом долину и не без труда поднялись на гору.

Это и была седловина, которую надо было пересечь. С горы мы увидели Ыйдыгу. За ней сияло легкое зарево: всходила луна. Но река оставалась в стороне, слева, и предстояло сделать большой крюк, чтоб выйти к ней. И отец взял налево, тем более что горный хребет здесь был довольно пологим. Теперь мы спускались с горы наискосок. Цель, то есть Ыйдыга, выделялась отчетливо, и я, перегнав отца, стремительно понесся вниз. Мне вдруг стало очень весело.

— Николай, — крикнул отец, — не удаляйся далеко!

Я послушно замедлил спуск, а потом и совсем остановился, поджидая отца.

Взошла луна — огромная, яркая, чуть на ущербе, как будто кто-то отломил у нее янтарный краешек. Я стоял и любовался луной, радуясь ей, как встрече с добрым знакомым.

Я обернулся, только услышав сдавленный крик… Отца нигде не было.

— Папа! — закричал я, озираясь. — Папа!..

Скоро я понял, что произошло. Это был снежный мост… Я проскочил, а отец, более тяжелый и спускающийся медленнее, провалился.

Закричав от ужаса, я стал торопливо карабкаться назад. То была глубокая расселина в горах, занесенная сверху снегом, но полая внутри. Снег еще сыпался струйкой вниз. Сбросив лыжи, которые теперь мне только мешали, плача, всхлипывая, я подполз к краю обрыва. Я еле разглядел… Отец лежал, раскинувшись, далеко внизу. Он был без сознания.

…Долго я сидел на краю обрыва, подавленный происшедшим. Время от времени звал отца. Луна уже поднялась высоко, я весь продрог, а отец все не приходил в себя.

Может, он разбился насмерть? Меня охватило такое отчаяние, что я заплакал вслух, как плачут маленькие дети. Я сидел на корточках и скулил, как щенок. Мне вдруг стало ясно, что я никогда не любил отца, как другие мальчики. И мама не любила, хотя много говорила о своей любви. А бабушка — та просто ненавидела его, не уважала и меня приучила если не ненавидеть, то не уважать его. Что чужие люди — Женя, Валя, Бехлер, Селиверстов, даже Ангелина Ефимовна—любили его больше, чем родные. Но главное, это же ошибка — я давно крепко любил отца, и восхищался им, и уважал его. А папа не чувствовал этого, и ему, наверное, было очень неуютно среди таких холодных, бездушных людей..

.

Он был очень добр, и посторонние люди это хорошо понимали. Гарри Боцманов сказал о нем: «Начальник — человек что надо!» А маленькие эскимосики ничуть не боялись его. Папа как-то обмолвился, что даже Абакумов, видимо, был к нему привязан, хотя и поступил по-волчьи. О, только бы папа остался жив! Я буду ему настоящим сыном…

Вдруг мне почудилось, что отец застонал.

Я окликнул его. Теперь поднявшаяся высоко луна ярко осветила его, и я отчетливо увидел открытые глаза. Отец сделал попытку сесть и… выругался. Некоторое время он так чертыхался, что я успокоился и обрадовался: будет жить!

— Папочка, что теперь делать? — крикнул я ему.

— Я, кажется, сломал ногу, — пояснил он, — неудачно упал! Что же мы с тобой будем делать, сын? Ведь мне отсюда не выкарабкаться. Адская ловушка!

Но я так был рад, что он жив, — все остальное меня не смущало.

— Слушай, папочка, ты залезь в спальный мешок, чтобы не замерзнуть, — сказал я. — Ты меня слышишь? А я пойду на плато и приведу сюда мужчин. Слышишь?

— Слышу, сын! Иного выхода нет. Ты у меня молодец! Иди все время по реке — не заблудишься. Будь осторожен, не сломай лыжи.

— Не сломаю. А ты залезешь в спальный мешок? Ты не замерзнешь, папа?

— Нет. Иди, Николай! И помни: мое спасение в тебе. Если выбьешься из сил, разожги костер и отдохни. Спички ведь у тебя?

— Да, папа. Я пошел…

Мне хотелось сказать ему, как я его люблю, как я испугался за него, но что-то мешало мне это сделать, какая-то внутренняя неловкость. Я впервые понял, что любовь доказывается не словами, а делом.

Аккуратно приладив лыжи, я тронулся в путь. Теперь я шел медленно — мешал кустарник. Нижний склон горы весь зарос им. Это было хорошее, смолистое топливо для костра. Снега почти не было, ветер сдувал его вниз, в долину, и мне пришло в голову наломать для отца веток, пусть он себе разожжет там костер.

Наверное, часа полтора я ломал хрусткий на морозе кустарник и сносил хворост в одну кучу, возле расселины.

— Ты еще здесь? — ахнул отец, увидев меня. — Ты боишься идти один?

— Не боюсь, — оскорбился я несправедливым подозрением, — я заготавливал тебе топливо.

Быстро сбросив хворост, я, уже не прощаясь, поспешил к Ыйдыге. Через час я был на реке и быстро заскользил на восток, в сторону плато.

Я должен был первым с полярной станции проделать путь от ледника до плато по реке. Мое спасение, а следовательно, и отца, было в лыжах, в быстроте бега. Я и бежал, и старался не думать о том, что могу встретить хищных зверей или может разразиться пурга.

Я гордился, что обеспечил отца топливом — он этого никак от меня не ожидал. Теперь он разведет костер, и ему будет тепло от огня.