"Дональд Уэстлейк. Дурак умер, да здравствует дурак!" - читать интересную книгу автора

Не понимаю, почему так происходит. Если верить Райли и специальной
литературе по этому предмету, я - вовсе не типичный олух и не прирожденная
жертва мошенничества. Я не алчен, не очень глуп, имею кое-какое образование;
я - не вновь прибывший поселенец, не знающий языка и местных обычаев.
Просто все дело в том, что я доверчив. И этого вполне достаточно. Я
совершенно не могу поверить, что один человек способен лгать в лицо другому.
Со мной такое происходило сотни раз, но по некой неведомой причине я еще не
осознал эту горькую истину. Наедине с собой я - сильный, уверенный,
бесконечно подозрительный циник, но стоит появиться бойкому на язык
незнакомцу, стоит ему начать заговаривать мне зубы, и разум мой растворяется
в мареве веры. И вера эта всеобъемлюща. Скорее всего, я - единственный
житель Нью-Йорка ХХ столетия, имеющий станок для чеканки монеты в домашних
условиях.
Разумеется, эта неиссякаемая доверчивость придала всей моей жизни
особые краски. В семнадцать лет от роду я покинул отчий дом в Монтане и еще
совсем сопляком перебрался в Нью-Йорк. Я бы сделал это гораздо позже, кабы
не родня и дружки: я не мог стерпеть того, что все они слишком уж часто
смотрели на меня как на дурачка, да и сами несчетное число раз околпачивали
меня по поводу и без повода. Именно чувство неловкости и стыда погнало меня
в громадный Нью-Йорк, где можно затеряться, где никто не знает твоего имени.
Будь иначе, я, наверное, ни разу в жизни не отъехал бы от места своего
рождения дальше, чем на десять кварталов.
Мои отношения с женщинами тоже терпели ущерб, да еще какой. После
окончания средней школы я вообще всячески старался избегать знакомств с
представительницами противоположного пола, за исключением самых невинных и
ни к чему не обязывающих. И все - из-за своей доверчивости. Во-первых,
любая девушка, сводившая со мной дружбу, рано или поздно (чаще - рано)
становилась свидетельницей моего унижения, когда меня походя надувал
какой-нибудь ловкий обманщик. Во-вторых, стоило мне испытать к девушке
чувство более серьезное, чем простое расположение, и я начинал терзаться
сомнениями: ведь у меня не было никакой возможности узнать ее мнение о моей
особе. Она вполне могла заявить, что-де любит меня, и я бы ей поверил, но
спустя день... Или час...
Нет. Может, одиночество и имеет свои мрачные стороны, но хотя бы
избавляет от самоистязания.
И поприще свое я избрал, руководствуясь теми же соображениями. Ходить
на работу в битком набитое людьми присутствие, сидеть бок о бок с такими же,
как я, сотрудниками, облаченными в белые сорочки, и писать, печатать на
машинке или предаваться размышлениям в обстановке товарищества - это не для
меня. В работе я тоже предпочитаю уединение и вот уже восемь лет занимаюсь
изысканиями на вольных хлебах. Среди потребителей моих услуг немало
писателей, ученых и телевизионных продюсеров, по заказам которых я обшариваю
местные библиотеки в поисках тех или иных необходимых им сведений.
Итак, в тридцать один год я - убежденный холостяк, полузатворник,
страдающий всеми недугами, проистекающими из сидячего образа жизни. У меня
округлая спина, округлое брюшко, округлый лоб и круглые очки на раз и
навсегда округлившихся глазах. Кажется, сам того не ведая, я нашел способ
коротать десятилетия и дотяну таким манером от двадцати до пятидесяти, а уж
там пусть себе серые годы тихо текут мимо, и ничто не потревожит этого
спокойного хода времени, разве что мошенники, то и дело обувающие меня на