"История одного предателя" - читать интересную книгу автора (Николаевский Борис Иванович)

ГЛАВА II На заре "туманной юности" ...

Евно Азеф родился в 1869 г. в местечке Лысково, Гродненской губернии, в семье очень бедного портного Фишеля Азефа. Семья была большая: три сына и четыре дочери. Евно был вторым. Жить было тяжело: нищета кругом была отчаянная, к каждому куску тянулось слишком много ртов. Кто мог, стремился вырваться из той "черты оседлости", которая тогда была установлена правительством для евреев. Когда молодому Азефу было пять лет, в погоне за лучшею жизнью выбрался из "черты" и его отец. Семья поселилась в Ростове на Дону, - в те годы быстро разраставшемся торгово-промышленном центре Юго-Востока России. В богатый хлебом и углем район отовсюду стекались предприимчивые люди: съезжались купцы, налаживались предприятия, тысячами подходили рабочие. Капиталы создавались быстро и легко, - надо было только уметь быть оборотистым и беззастенчивым в выборе путей и средств. Азеф-отец был сделан, по-видимому, из неподходящего теста. Правда, он тоже занялся торговлей, - завел лавку с красным товаром, - но капиталов не нажил. "Люди вообще бедные", - давала местная полиция справку о семье Азефов почти через два десятилетия после их переселения в Ростов. Но, во всяком случае, на одного из сыновей, - на Евно Азефа, - эта ростовская атмосфера погони за легкой и скорой наживой наложила свою неизгладимую печать. Любовь к деньгам и беззастенчивость в выборе средств для получения их стали ему присущи с ранних лет.

С трудом, выбиваясь из последних сил, Азеф-отец давал своим детям возможность учиться: сыновей он провел через гимназию, которую Евно окончил около 1890 г. На дальнейшее средств не было. Несколько лет Евно Азеф перебивался мелкими заработками, перепробовав ряд профессий: давал уроки, был репортером маленькой местной газетки, - "Донская Пчела", - служил писцом в какой то конторе; наконец пристроился по коммерческой части: стал мелким коммивояжером. Конечно, все это не могло удовлетворять, - тем более, что о существовании иной, лучшей жизни молодой Азеф знал не только по долетавшему до него шуму большого города: еще из гимназии он начал вести знакомства с революционно настроенною молодежью и посещал кружки.

В начале 1892 г. на него пало подозрение в распространении одной революционной прокламации. На очереди стоял вопрос об его аресте. Он, по-видимому, догадывался об этом: ряд знакомых уже был арестован. Похоже, что угроза ареста была последним толчком, заставившим его уехать заграницу, куда его и без того тянула жажда ученья, без которого, как он видел, невозможно было выбиться к лучшей жизни. Препятствием было отсутствие денег, но Азеф перешагнул через него: щепетильностью в отношении к чужим деньгам он никогда не отличался, - мелочами это сказывалось еще в годы гимназии. Теперь он только сделал шаг к более крупному: в качестве комиссионера он взял у какого то мариупольского купца партию масла для продажи, выручил за нее 800 рублей и уехал с ними весною 1892 г. в Германию, в Карлсруэ, где поступил в политехникум.

В Карлсруэ уже тогда существовала небольшая колония русской учащейся молодежи. - Среди них был ряд знакомых Азефа по Ростову. Азеф вошел в их среду. Поселился на одной квартире, со студентом-ростовцем Козиным, - на четвертом этаже в доме No 30 по Вердерштрассе. Вошел в русский социал-демократический кружок. Старательно изучал электротехнику. Но очень скоро встал вопрос материальный. 800 рублей по тем временам были большими деньгами, но на долго их хватить не могло, - тем более, что, по некоторым указаниям, они не все остались в руках Азефа. Возможность заработков была не велика. На помощь от родных надеяться не приходилось. Азеф бедствовал, производя на встречных впечатление человека "буквально терпящего голод и холод". Долго так существовать он не мог, - и он еще раз с большой легкостью "перешагнул" через еще одно препятствие морального порядка: начал поторговывать теми секретами о революционной деятельности своих товарищей, которые ему были известны. Секреты эти были невелики, но ведь времена тогда были вообще глухие, крупных революционных событий совсем не было, и Азеф не без основания надеялся, что сообщаемые им мелочи заинтересуют полицию.

4 апреля 1893 г. он написал свое первое письмо в Департамент Полиции. Это письмо носило характер предварительного прощупывания почвы. "Сим имею честь заявить Вашему Высокопревосходительству, - писал он, - что здесь месяца два назад образовался кружок лиц-революционеров, задающихся целью" - и т. д. Далее назывался ряд имен, приводились некоторые факты, которые должны были показать, что автор письма может быть полезен в деле осведомления как о революционных настроениях русского студенчества заграницей, так и о пропаганде в Ростове. Никаких конкретных предложений относительно будущего в письме не имелось. Автор просил только в случае, если его сведения окажутся полезными, уведомить его заказным письмом по условному адресу: настоящей своей фамилии он не называл. Процедура приглашения нового агента на службу Департамента, была в то время очень сложной. Письмо Азефа было доложено вице-директору Департамента, от него перешло к заведующему соответствующим делопроизводством. На оригинале письма сохранился ряд пометок: о нем совещались, собирали справки. Только 16 мая собрались ответить. Ответ выдержан в стиле коммерсанта, который не прочь пойти на предлагаемую сделку, но в то же время боится выдать, что она его сильно интересует: "о кружке в Карлсруэ, - писал Департамент, нам известно (на самом деле о нем почти ничего известно не было) и большого интереса он для нас не представляет; поэтому особенно дорожиться вам не приходится, но все же платить мы готовы, - только, прежде всего "назовите себя", так как мы - люди с твердыми принципами и "с неизвестными людьми мы сношений не ведем".

Азеф ответил быстро, и цену запросил совсем "божескую": за все - про все 50 рублей в месяц, - но имя назвать все еще колебался. У него мелькало опасение, не перехватываются ли его письма революционерами, а потому он боялся, что его секрет будет разоблачен без какой либо реальной для него выгоды.

Но его попытка "темнить" в игре с Департаментом уже потерпела крушение, и виновен в этом был он сам: по молодости и неопытности Азеф сам дал Департаменту нить для установления его личности. Одновременно с предложением в Департамент, почти аналогичное письмо он послал в жандармское управление родного Ростова, а там установить имя автора не представляло труда; имена ростовцев, живших в Карлсруэ, были известны; число их было весьма ограничено, и выяснить, кому именно принадлежит почерк, которым написано письмо из Карлсруэ, было легче легкого. В результате, к тому времени, когда второе письмо Азефа пришло в Департамент, там имелись соответствующие справки из Ростова и его "самоличность" уже была установлена. Сведения ростовской полиции о личных свойствах Азефа вполне удовлетворяли тем требованиям, которые Департамент предъявлял к своим агентам: "Евно Азеф, - писали оттуда, человек неглупый, весьма пронырливый и имеющий обширные связи между проживающей заграницей еврейской молодежью, а потому и в качестве агента может приносить существенную пользу и надо ожидать, что, по своему корыстолюбию и современной нужде, он будет очень дорожить своей обязанностью".

Столь высокие нравственные достоинства Азефа заставили Департамент поторопиться с вырешением вопроса о нем. Через несколько дней после получения его второго письма, в спешном порядке, был составлен особый доклад о нем с указанием, что Азеф может принести "значительную пользу" и что цена, им требуемая, совсем не высока. 10 июня 1893 г. на этом докладе товарищем министра внутренних дел была положена резолюция: "согласен".

Жизненный путь Азефа был предначертан . . . Первое жалование из Департамента Азефом было получено за июнь 1893 г. Оно, конечно, выправило материальное положение Азефа, но пользоваться им приходилось с осторожностью, так как иначе возникли бы подозрения у товарищей, хорошо осведомленных относительно местных возможностей заработка и о материальном положении родных Азефа. Поэтому еще довольно долго Азеф выдерживал линию почти голодающего студента, - и строчил прошение за прошением во все, какие только можно, благотворительные организации, - преимущественно, еврейские, рассказывая о своем тяжелом материальном положении и прося о помощи. Эти прошения он показывал товарищам, - под предлогом необходимости исправлять его плохой немецкий язык. Таким образом создавалась легенда об источниках существования Азефа, - а иногда и добавочный доход в его бюджете. Только много позднее Азеф перестал скрывать, что его материальные дела явно выправились.

Более быстро перемена в "бытии" Азефа вызвала изменение в его политической идеологии. В течение первых месяцев своего пребывания заграницей он высказывался в весьма умеренном духе, выступал противником крайних методов революционной борьбы и в маленьком карлсруйском кружке примыкал к марксистам. Став агентом-осведомителем Департамента, он быстро передвинулся "влево", и уже в 1894-95 гг. приобрел себе репутацию последовательного сторонника террористических методов борьбы. В студенческих кружках, он постепенно создает себе заметное положение. Говорить на собраниях он не любит, - он не "теоретик", а "практик". Но за налаживание различных технических дел берется охотно. Умело расширяет круг знакомств. Совершает ряд поездок в соседние города Германии и Швейцарии, посещает интересные собрания и рефераты. Уже в августе 1893 г. он едет в Цюрих и в качестве посетителя присутствует не только на открыто происходивших собраниях международного социалистического конгресса, но и на собраниях русских учащихся и эмигрантов. В следующем 1894 г. он посещает Берн, где заводит сыгравшее в его карьере чрезвычайно важную роль знакомство с супругами Житловскими, - основателями "Союза русских социалистов-революционеров заграницей". Этот Союз был невелик и невлиятелен. Тем старательнее основатели его искали адептов. Азеф верно понял, что это может стать для него не лишенным выгоды, - и примкнул к "Союзу", который позже открыл ему дорогу в ряды основателей партии социалистов-революционеров.

В том же Берне и приблизительно в то же время Азеф свел и другое знакомство, сыгравшее большую роль в его жизни: там он встретился со своей будущей женой, - тогда студенткой бернского университета. Она была искренней и убежденной революционеркой и с большими энергией и самоотверженностью пробивала свою дорогу в жизни. Азеф казался ей человеком, ставящим те же цели и идущим теми же путями, что и она ... Об его сношениях с полицией она, конечно, и не подозревала.

Нельзя сказать, что путь Азефа был усеян только розами. Он был человек осторожный и осмотрительный. Тем не менее, уже тогда вокруг его имени стали ходить неприятные слухи. К нему и в Ростове далеко не все относились с полным доверием: как человек, он не принадлежал к числу хороших, надежных друзей; любил зло подтрунивать над недостатками, был злопамятен и мстителен. Многие его уже тогда считали человеком, способным на все, - если это ему выгодно. И в самой его внешности многое не располагало к доверию. Некрасивый, рыхлый и грузный, с одутловатым желтым лицом, с большими торчащими ушами, с низким, кверху суженным лбом, с жирными губами и расплющенным носом, - он многих от себя отталкивал чисто физически, - и это подготовляло почву подозрительного к нему отношения.

Плохо говорить о нем начали уже вскоре после его первых докладов в Департамент. Тогда из Ростова написали в Карлсруэ, что последние аресты там были произведены по сообщениям, полученным жандармами из-за границы. Подозрение пало на Азефа, и коллега последнего по студенческому кружку в Карлсруэ, одессит Петерс (имя его встречается и в докладах Азефа) позднее заявил в печати, что в их кружке после этого случая Азефу определенно не доверяли. Но как это нередко бывало, расследованием слухов никто по серьезному не занялся, обвинение не было оформлено и дальше разговоров в кружке дело не пошло. А потом члены первоначального кружка, хорошо осведомленные о деталях этого инцидента, окончили ученье и разъехались в разные стороны. Приезжавшая молодежь ничего не знала, а потому, когда по прошествии нескольких лет один из студентов, некто Коробочкин, откуда то знавший о старых обвинениях, публично назвал Азефа шпионом, то общее сочувствие присутствовавших оказалось на стороне "невинно оскорбленного" Азефа, и Коробочкин, который ничем не мог подтвердить свое обвинение, был исключен из кружка, как клеветник.

К концу своего ученья Азеф имел уже вполне прочное положение в русских студенческих кругах и пользовался общим уважением. В эти годы он владелец "хорошо подобранной" библиотеки нелегальных изданий, пользоваться которыми он позволял студенческой молодежи за небольшую плату. Ему чаще всего поручалось председательствование на студенческих сходках. По взглядам он "убежденный" социалист-революционер, сторонник террора, и Бурцев вспоминает, что когда он издал первый номер своего "Народовольца" с призывом к убийству царя, то единственный сочувственный отклик, который он получил из читательской среды, было письмо Азефа. От публичных выступлений Азеф уклонялся, - он на всю жизнь хорошо усвоил истину о "молчании-золоте". Тем авторитетнее звучали те немногие слова, которые он находил полезным произносить. Сохранились некоторые письма от тех лет, в которых зафиксированы впечатления молодежи от тогдашних выступлений Азефа: в них о последнем говорят, как о "светлой личности", которая выделяется из студенческой среды своей преданностью революции и своим идеализмом. Говорил он, очевидно, в том же самом духе, в каком писал постоянно письма своей жене: эти письма, как свидетельствует человек, их читавший, "полны ... глубокой грусти "народного печальника" и одновременно порывов борца, проникнутого пламенным идеализмом".

Вполне довольно Азефом было и полицейское начальство. Свои доклады туда он слал аккуратно, сообщая целый ряд интересных для полиции сведений о деятельности заграничных революционных кружков и об их сношениях с единомышленниками в России. За этот материал ему платили регулярно по 50 рублей в месяц; так не регулярно к новому году приходили и наградные в размере месячного оклада. В 1899 г. в награду за обилие ценных сообщений оклад был повышен сразу до 100 рублей и кроме наградных к новому году были выданы наградные еще и к Пасхе.

В 1899 г. он получил диплом инженера-электротехника в Дармштадте, куда он перевелся из Карлсруэ, чтобы лучше изучить свою специальность. Одно время он, по-видимому, носился с планом обосноваться заграницей, и даже нашел место инженера у фирмы Шуккерта в Нюрнберге. Но его охранное начальство имело на него совсем другие виды: революционная волна быстро нарастала, и на "пронырливых" и "корыстолюбивых" агентов был большой спрос. Азефу предложили поехать в Москву, обещав и содействие в получении места по инженерной специальности, и прибавку жалованья по специальности другой, основной. Уклоняться от такой заманчивой карьеры у Азефа, естественно, не было оснований.

Осенью 1899 г. он выехал в Россию, снабженный самыми лучшими и разнообразными рекомендациями: Житловские тепло рекомендовали его своим друзьям-единомышленникам в Москве, а Департамент Полиции не менее тепло поручил его заботливому вниманию Зубатова, - знаменитого в те годы начальника Охранного Отделения в Москве.