"Оскар Уайлд. De Profundis (Тюремная исповедь)" - читать интересную книгу автора

время моей болезни. Я тотчас же послал тебе телеграмму с выражением
глубочайшего соболезнования, а в письме, посланном вслед за этим, пригласил
тебя к себе, как только ты сможешь приехать. Я чувствовал, что, если
оттолкнуть тебя в такую минуту, да еще официально, через моего поверенного в
делах, это будет слишком тяжело для тебя.
Вернувшись в город оттуда, где произошла эта трагедия, ты сразу пришел
ко мне, такой милый и простой, в трауре, с покрасневшими от слез глазами. Ты
искал помощи и утешения, как ищет их дитя. Я снова принял тебя в свой дом, в
свою семью, в свое сердце. Я разделил твое горе, чтобы тебе стало легче
снести его, ни разу, не единым словом, я не напомнил тебе о твоем поведении,
о возмутительных сценах, возмутительном письме. Мне казалось, что горе твое,
настоящее горе, больше, чем когда-либо, сблизило нас с тобой. Цветы, которые
ты взял от меня, чтобы положить на могилу брата, должны были стать символом
не только его прекрасной жизни, но и красоты, что скрыта в любой жизни, в
той глубине, откуда ее можно вызвать на свет.
Странно ведут себя боги.
Когда мы с тобой были в Солсбери,[31] ты все время волновался, потому
что один из твоих старых приятелей послал тебе угрожающее письмо; ты упросил
меня повидать его, помочь тебе; мне это сулило гибель: мне пришлось взять на
себя всю твою вину и быть за все в ответе. Когда ты провалился на выпускном
экзамене в Оксфорде и тебе пришлось уйти из университета, ты телеграфировал
мне в Лондон и просил приехать к тебе. Я немедленно еду, и ты просишь взять
тебя с собой в Горинг, так как при таких обстоятельствах тебе не хочется
ехать домой: в Горинге тебе очень приглянулся один дом; я снимаю его для
тебя - мне и это сулило гибель во всех смыслах. Однажды, придя ко мне, ты
стал упрашивать меня написать что-нибудь для оксфордского студенческого
журнала - его собирался издавать кто-то из твоих друзей, которого я никогда
в глаза не видал и ничего о нем не знал.[33] из-за направления этого
журнала. На этом отчасти и построены уголовные обвинения против меня. Мне
приходится защищать прозу твоего приятеля и твои собственные стихи. Проза
эта мне отвратительна, а твои стихи я стал горячо защищать, готовый на любые
жертвы из беспредельной преданности тебе и твоим юношеским литературным
опытам и ради всей твоей молодой жизни. Я даже слышать не хотел о том, что
ты пишешь непристойности. И все же я попал в тюрьму и за студенческий журнал
твоего приятеля, и за "Любовь, что не смеет по имени себя назвать".[35]
наперекор себе, безвольно дать гибельное для меня согласие, я мог бы,
счастливый и свободный, быть во Франции, вдали и от тебя, и от твоего отца,
ничего не знать о его гнусной записке, не обращать внимания на твои
письма, - будь я только в состоянии уехать из отеля "Эвондейл". Но меня
наотрез отказались выпустить оттуда. Ты пробыл там со мной десять дней, да
еще, к моему великому и, признайся, справедливому возмущению, поселил там
же - за мой счет - своего приятеля, и этот счет за десять дней возрос почти
до ста сорока фунтов. Хозяин отеля сказал, что не разрешит мне забрать вещи,
пока я не оплачу этот счет полностью. Из-за этого я и задержался в Лондоне.
Если бы не счет в отеле, я уехал бы в Париж в четверг утром.
Когда я сказал твоему поверенному, что не в силах оплатить гигантские
расходы, ты вмешался немедленно. Ты сказал, что твоя семья будет счастлива
взять все расходы на себя, что твой отец - злой гений всей семьи, что у вас
давно обсуждалась возможность поместить его в психиатрическую больницу,
чтобы убрать его из дому, что он каждодневно причиняет твоей матери