"Теннесси Уильямс. Рассказы, Эссе" - читать интересную книгу автора

кровати, а кошка, свернувшись в клубок, приткнулась к его обнаженной груди.
Лицо у него было преждевременно увядшее, заострившееся; с открытыми глазами
он казался еще старше, но сейчас глаза были закрыты. И весь он - тощий,
тщедушный, бледнокожий, какой-то недоразвитый, ни дать ни взять - внезапно
вытянувшийся подросток. Мужчина он, верно, не бог весть какой, решила она,
но ей захотелось его испытать. Русский тоже был худ, мощи ходячие, и вечно
кашлял, словно грудь его изнутри раздирали орды варваров. А все-таки в нем
полыхало пламя, и оно придавало ему настоящую силу - вот это был любовник.
Вспомнив русского, занимавшего раньше эту комнату, она подошла к Лючио,
прогнала кошку и положила руку на плечо спящего человечка. Лючио проснулся -
хозяйка, улыбаясь, сидела рядом, от нее еще пахло теплом постели и чуть-чуть
мукой. Со сна ему показалось, что у нее два лица - большими сияющими лунами
они покачивались в янтарно-желтом свете лампочки. Рука ее жгла плечо,
опаляла до боли, совсем как спина загнанной лошади, к которой он прикоснулся
когда-то в детстве. Рот у женщины был влажный, жар ее груди поглотил его.
Розы на обоях - какие ж они большущие! - выступили на миг. Потом снова
погрузились во тьму...
Когда хозяйка ушла, он опять уснул, так и не осознав, что же произошло
между ними - осталось лишь чувство полнейшего отдохновения и покоя, а
кровать, словно бы воспарив высоко-высоко над темным скопищем крыш и щетиною
труб заводского города, казалось, плывет меж звезд, и вовсе они не холодные,
а теплые, согретые человеческим теплом, чуть пахнущим мукой...


* * *

Жизнь в доме стала для него сладостной и привычной.
Зимним вечером, в четверть шестого, входя в прихожую, он громко и
бесшабашно выкрикивал:
- Э-эй, всем привет, э-эй!
Из шума радио, как в опьянении, выплывала светловолосая хозяйка,
начиненная сладкими, словно мед, модными песенками про луны и розы, синеющие
небеса и радуги, уютные коттеджи и закаты, сады и вечную любовь. Она
улыбалась, трогала свой широкий лоб, оглаживала себя, радуясь своей нежной
плоти, ее обилию, и готовая разделить с ним эту радость... Да, да, розы,
луны, влюбленные следовали за ним по лестнице в его комнату и там
извергались на него потоком, дикой мешаниной из всяческих "Помни меня!",
"Жду тебя лун ною ночью", "Люблю навек" - всем этим радио наполняло ее за
день, словно огромную бутыль, которую смуглый маленький человек раскупоривал
у себя наверху перед ужином.
Зато дневное его существование становилось все напряженней. Работал
Лючио с лихорадочной торопливостью, и, когда мастер, подходя к конвейеру,
останавливался у него за спиной, тревога нестерпимо распирала его изнутри.
Мастер что-то бурчал ему в спину, с каждым разом все громче, бурчанье это
ножом вонзалось Лючио между лопаток, из раны выхлестывалась кровь, и он
собирал все силы, чтоб не упасть. Его пальцы двигались все быстрей и
быстрей, под конец он сбивался с ритма, в машине что-то застопоривалось, и
она ревела - громко, неистово, разом уничтожая иллюзию, будто бы человек
повелевает ею.
- Черт побери! - орал мастер. - Ты что, ворон считаешь? Запарываешь тут