"Уолтер Джон Уильямс. Зеленая Леопардовая Чума " - читать интересную книгу автора

чемоданчик и вышел из лекционного зала. Его шаги гулко, зловеще застучали по
деревянному полу.
И все же до этого момента лекция проходила вполне нормально. Терциану
не хотелось вести резкий спор с Бодрилларом, находясь в его родной стране и
говоря, на его родном языке, поэтому он ограничился лишь краткими и бодрыми
замечаниями в ответ на заявление "собственное "я" не существует" самого
Бодриллара и "мне все равно" Рорти, затеяв все тот же извечный стереотипный
спор между Францией и Америкой по поводу отношения к современной
действительности. В зале присутствовали семь человек, устроившихся на
скрипучих деревянных стульях, и ни один из них не осудил его за дерзкие
высказывания. Но чем дольше длилась лекция, тем больше Терциан раздражался,
чувствуя свою полную никчемность. Он приехал в Город Света, где каждый
камень - памятник европейской цивилизации, он стоит в мрачном лекционном
зале на левом берегу Сены и читает лекцию, которая представляет собой не
более чем собрание кратких заметок и замечаний, аудитории из семи человек.
Приехать на землю "cogito ergo sum" и отвечать: "Мне все равно"?
"Я приехал в Париж вот за этим? - думал Терциан. - Что бы читать этот
бред? Я заплатил за привилегию заниматься вот этим?"
"А мне не все равно", - думал он, направляясь в сторону Сены.
"Веsiсiеnо ergo sum", если он правильно запомнил это латинское изречение.
"Мне больно, а значит, я существую".
Он направился в нормандский ресторанчик на острове Ситэ, сказав самому
себе, что пошел туда только потому, что наступило время ланча, и стараясь не
думать о том, что на самом деле ему просто хочется напиться и забыть обо
всем. До августа делать ему совершенно нечего, а потом он вернется в Штаты и
заберет свои пожитки, которые хранятся у прислуги в доме на Эспланаде, после
чего поедет куда-нибудь искать работу.
Терциан так и не понял, что расстроит его больше, - то, что он найдет
работу, или то, что не найдет ее вовсе.
"Ты жив, - сказал он себе. - Ты жив, ты в Париже, впереди у тебя целое
лето, ты ешь блюда нормандской кухни на площади Дофина. И если это не приказ
радоваться жизни, то что же тогда?"
И вот тут заиграл перуанский оркестрик. Оторвавшись от еды, Терциан с
тоскливым удивлением взглянул на музыкантов.
Когда он был маленьким, родители - оба университетские профессора -
взяли его в поездку по Европе, и там Терциан убедился, что в каждом
европейском городе есть свой перуанский или боливийский уличный оркестр,
состоящий из индейцев в черных котелках и красочных одеялах, которые, сидя
на корточках где-нибудь в людном месте, равнодушно взирали на прохожих
своими темно-карими глазами, играя на гитарах или тростниковых флейтах.
Прошло двадцать лет, а уличные музыканты играли по-прежнему, только
теперь они сменили одеяла и котелки на европейскую одежду, и все их
представление даже приобрело некий лоск. Теперь у них были динамики, кассеты
и компакт-диски. Теперь они собирались на площади Дофина под нависшей над
ней громадой Дворца правосудия в стиле неоклассицизма, и исполняли странную
смесь из старых песен "Аббы", переделывая их на свой латиноамериканский
вкус.
Может быть, прикончив порцию телятины и запив ее кальвадосом, Терциан
подойдет к музыкантам и бросит им несколько монет.
От ветра захлопал брезентовый навес над ресторанчиком. Терциан