"Митчел Уилсон. Встреча на далеком меридиане" - читать интересную книгу автора

удивился, когда вечером она вошла в квартиру и принялась весело
рассказывать мужу, как трудно, но интересно прошел у нее этот день. Тогда
он научился не выдавать своих чувств и стоически переносил ноющую боль в
сердце, не сознавая, что, хотя он и не умел описать ее, она была по-своему
сильнее и страшнее любой боли, какую он изобретал. Он решил, что это
ощущение и есть жизнь, и принял его без малейших протестов.
Его отец тоже был поглощен своими обязанностями - из года в гад он нес
ответственность за тысячу с лишним мальчиков. Родители Ника были хорошие
люди, увлеченные своей работой, и они гордились собой и друг другом,
потому что посвятили себя служению человечеству в стране, где все
остальные гонялись за Всемогущим Долларом. Но с тупостью
полуинтеллигентных людей и с бесчувствием людей отвлеченно добрых они не
замечали, что алчность не единственный грех против любви, а обсуждая за
обедом свои служебные дела, считали само собой разумеющимся, что заботы о
чужих людях каким-то образом освобождают их от обязанности окружать таким
же вниманием ту единственную жизнь, которая непосредственна и больше всего
зависит от них.
Маленький мальчик молча сидел за столом между ними, слушал их
разговоры, не понимая и половины, недоумевал, как ему удастся, когда он
вырастет, стать достойным их возвышенных принципов, и с тоской думал, что
никогда он не сумеет совершить ничего, что заставило бы их наконец
обратить на него взор, исполненный удивления и любви. Время от времени его
мать вспоминала, что пренебрегает своими родительскими обязанностями, и
пыталась за двадцать эмоциональных минут возместить то, чего не делала
много лет, нервируя мальчика и сбивая его с толку этими неожиданными
взрывами нежности; точно так же изредка выпадало воскресное утро, когда
его отец входил в комнату, ласково улыбаясь, и говорил с неловкой
веселостью - он был по натуре человеком сдержанным и серьезным: "Ну-ка,
сынок, скорее, надевай пальто и пойдем с тобой в зоопарк. На этот раз
только мы, мужчины".
Документы, которые Мэрион читала так часто, что знала их почти
наизусть, сообщили ей совершенно точно, как он провел следующие годы своей
жизни: начальная школа - 93-я Манхэттенская; средняя школа имени
Таунсенд-Гарриса; Массачусетский технологический институт; бакалавр наук,
доктор наук; стипендия Эмерсона и место в лаборатории Калифорнийского
технологического института. Однако документы не рассказали ей о том, как
за этот срок мальчик, подавленный своей болезненной чувствительностью,
медленно и упорно превращал себя в мальчика, весь вид которого надменно
заявлял о том, что он ни в ком и ни в чем не нуждается; но эта надменность
мгновенно сменялась сияющим безмолвным удивлением и благодарностью всякий
раз, когда ему что-то давали без его просьбы.
С тех пор ураган лет сдул обрывки и лохмотья всего, что не было самой
сутью его личности, оставив ее жесткой и цельной. И вот таким увидела его
Мэрион во время их первой встречи. Когда она пришла взять у него интервью,
он был в подземной лаборатории, где руководил экспериментом на массивной
высоковакуумной установке - огромном, до потолка, куске семислойного
пирога из железа и бронзы. В самой середине пирога находилась крепко
затянутая болтами герметическая железная камера со стеклянным окном.
Каждые несколько минут окошко в вакуум стремительно вспыхивало,
становилось ослепительно ярким и раздавался громовой удар, точно в тысячах