"Тим Уинтон. Музыка грязи " - читать интересную книгу автора

последнем свете дня, взяв только бумажник, туфли и паспорт. Бинокль все еще
болтался у нее на шее, когда она поплыла.
С любого расстояния Джим Бакридж выглядел как типичный австралиец.
Гусиные лапки у него были как ножевые порезы. Он был по-деревенски красив -
таких она обычно старалась избегать, - ему было сорок пять, и он выглядел на
свои. Джорджи всегда притягивали этакие ящерки, обитатели гостиных, мужчины
с заостренными бачками и приподнятой бровью. А этот парень был горожанин.
Хотя его физическое присутствие было весьма ощутимым, он выглядел
нерешительно и даже испуганно, как будто бы он только что проснулся и
очутился в совершенно другом, более жестоком мире. Он не заслуживал бы
второго взгляда, но эта очаровательная опустошенность так заинтриговала
Джорджи, что она решила найти способ с ним познакомиться. По крайней мере,
ей нужна была передышка. Но неожиданно для себя самой Джорджи начала
испытывать любопытство. Она сказала себе, что просто хочет послушать его
историю.
Вернувшись в Перт две недели спустя, она возмутила новостями сестер.
Услышав, что старшая дочь съезжается со вдовцом, краболовом из Уайт-Пойнта,
мать рассмеялась с тем особым отзвуком разочарования, который она оставляла
исключительно для Джорджи.
Джорджи часто задумывалась об этом смехе. Она думала, уж не страх ли
снова услышать этот холодный отзвук держит ее здесь эти последние месяцы, не
дает ей уехать, когда уже совершенно ясно и понятно, что дела катятся в
ничто.
Она отвернулась от зеркала, ступила в пещеру платяного шкафа и вытащила
сумку "Квантас".

* * *

Поскуливание пса будит его. Он смотрит на светящийся циферблат часов и
видит, что уже пятый час. Вот и говори после этого, что животные не
чувствуют времени. Заставляет себя подняться. Принимает душ; полотенце,
пропеченное солнцем, жестко, как черствый хлеб. Пес скребется в заднюю
дверь. Пес знает правила, но живет постоянной надеждой, что внутри его
ожидает рай. Надо бы нарушить традицию, думает Фокс, и как-нибудь впустить
его. Увидеть линолеум и умереть. Зассать всю комнату в смертном восторге. И
еще разбить ему сердце. Потому что каким-то странным образом пес верит, что
остальные все еще внутри, что они здесь, полеживают себе в кроватках, просто
позволили себе поваляться немного. Жестоко будет впустить его внутрь. Он
натягивает шорты, ставит чайник и выходит, чтобы утешить шавку парой игривых
хлопков по заднице. Во тьме - поднимается восточный ветер - земля пахнет
свежим печеньем.
...На сиденье в кабине лежит рубашка, и он надевает ее, пока
прогревается мотор. Он выезжает, не включая фары, а катер позвякивает позади
по белым колеям дороги. Через ворота и на асфальт. Буш и плантации
неразличимы. Никого нет вокруг. У него перед ними преимущество, но он
дергается не меньше пса все те двадцать минут, которые нужны, чтобы доехать
до Уайт-Пойнта; и там, со склона холма, упирающегося в город, он видит
кладбище бурунов, которое отмечает границы внешнего рифа. Он пробирается по
пустым улицам к пляжу и на секунду притормаживает, чтобы окинуть взором
лагуну. Ни души. Он первый.