"Виталий Владимиров. Северный ветер с юга (Повесть)" - читать интересную книгу автора

особняк, имевший для этих целей свои несомненные преимущества: отгороже-
ность и пространство для гуляния. В те времена при каждом таком заведе-
нии был свой стационар коек на тридцать-пятьдесят, где лечили до первого
результата, а поправляться или оперироваться отправляли в санатории или
больницы.
После душа я натянул несоразмерное с моей длинной нескладной суту-
лостью больничное и зашагал на второй этаж вслед за белым халатом. Лест-
ничный марш пересекал наискось высокое окно, за которым виднелся не-
большой сад с круглой клумбой посередине. Медсестра-хозяйка ввела меня в
палату и привычно оправила постель.
У одной стены пять коек, напротив четыре и умывальник. Значит, если я
и прибыл в полк туберкулезных, то в нашем взводе девять человек.
Из распахнутой тумбочки не выветриваемый запах лекарств, одеколона,
компота, печенья, яблок - родственники тащат больным одно и то же , и я
разложил свой джентельменский набор.
Книги отдельно. Теперь есть время, только сбит ритм дыхания - бегуна
к финишу повезли на карете скорой помощи, еще бегут судорогами ноги, а
дистанция за плечами уже канула в небытие.
Когда мы замечаем, что время ушло?
Нет, не в каком-то коротком промежутке встречи, телефонного звонка,
обеденного перерыва, киносеанса - тогда просто знаешь и ждешь, что сей-
час положишь трубку, выйдешь из столовой или кинотеатра и твое время бу-
дет занято последующим - работой, другой встречей, домом, и только если
резко изменилась обстановка, когда надолго уехал и вернулся после про-
должительного отсутствия, тут-то вдруг и пронзает ощущение безвозвратно-
го: растет, не останавливаясь, горочка отсыпанного тебе песочка вечнос-
ти. В такие минуты пытаешься оглянуться на прошедшее, но много уже не
видно - прожитое, как отколовшийся айсберг, тает в тумане забвения.
В диспансере для меня началось новое летоисчисление.
А в тот момент вспомнился рождественский снег моего детства. Я стою у
подоконника, он вровень с моим носом, и снег, бесшумный, как ночное дви-
жение звезд, и мохнатый, как облака, бесконечно падает за стеклом. До
этого я никогда не страдал ностальгией по детству и если вспоминал
что-то из времени, где все было гораздо больше меня, то грусть, легкая,
как снежинка, мгновенно таяла в горячке дел и круговерти исполненного и
неисполненного, и лишь тогда, у больничного окна в палате, понял я все
своим существом, как же в детстве было тепло, защищено и спокойно и как
мне этого не хватает.


Глава седьмая

Я никогда не любил зимы. Мерз. Мальчишеская зябкая худоба так и не
перешла в мужское тепло налитого тела. Но в больнице меня пронизывал иной
холод. Не только холод одиночества - холод смертельно опасной болезни.
Холодом веяло от сырого неба, тающего серым снегом, от мокрых черных ветвей
сада, грязного красного кирпича соседнего дома, высоких окон диспансера в
слезах набухающих капель, каменных, широких, как надгробные плиты,
подоконников, белых стен и потолков палаты, белых покрывал и белых спинок
металлических кроватей, белой раковины умывальника и белых тумбочек.