"Ивлин Во. Тактические учения" - читать интересную книгу автора

государство и евреев. Она сотрудничала с новой, чуждой,
оккупационной властью. И пока тянулась зима, и газ слабо горел
в печи, и дождь забивался в заплатанные окна, пока, наконец, не
пришла весна, и почки не раскрылись в непристойной дикости
вокруг дома, Элизабет стала в его сознании чем-то более важным.
Она стала символом. Так солдаты в дальних лагерях думают о
своих женах с нежностью, столь редкой дома, как о воплощении
всего хорошего, что они покинули. Жены, возможно зануды и
неряхи, в пустыне и джунглях преобразовывались, а их банальные
письма становились текстами надежды, так Элизабет превратилась
в отчаявшемся сознании Джона Вернея в более чем человеческую
злобу, в верховную жрицу и менаду века простолюдинов.
"Ты плохо выглядишь, Джон," сказал его тетя. "Вам с
Элизабет надо уехать ненадолго. На пасху у нее отпуск."
"Ты хочешь сказать, что государство даст ей дополнительный
паек на мужа. А она заполнила все нужные бланки? Или комиссары
ее ранга выше этого?"
Дядя и тетя принужденно рассмеялись. Джон отпускал свои
шуточки с видом такой усталости, так опустив веки, что в этом
семейном кругу все иногда цепенели. Элизабет воспринимала его
мрачно и молча.
Джон был явно нездоров. Его нога постоянно болела, и он
больше не стоял в очередях. Он плохо спал, как впрочем и
Элизабет, впервые в ее жизни. Они жили теперь в одной комнате,
поскольку зимние дожди обрушили потолки во многих частях
разбитого дома, и верхние комнаты считались опасными. Они
поставили отдельные кровати в бывшей библиотеке ее отца на
первом этаже.
В первые дни по возвращении Джон был любвеобилен. Теперь
же он не приближался к ней. Они лежали ночь за ночью, в шесть
футах порознь в темноте. Однажды, когда Джон не мог заснуть два
часа, он включил лампу, что стояла на столе между ними.
Элизабет лежала, уставившись широко раскрытыми глазами в
потолок.
"Извини. Я разбудил тебя?"
"Я не спала."
"Я хотел почитать немного. Не помешаю?"
"Нисколько."
Она отвернулась. Джон читал с час. Он не знал, спала она
или нет, когда он выключил свет.
Часто после этого он хотел включить свет, но боялся, что
она не спит и смотрит. Вместо этого, он лежал и ненавидел ее
так же, как другие лежат в сладостном любовном упоении.
Ему не приходило в голову оставить ее; скорее, приходило
время от времени, но он безнадежно отгонял эту мысль. Ее жизнь
была тесно связана с его жизнью, ее семья была его семьей, их
финансы переплелись, а надежды совпадали. Бросить ее означало
начать заново, одиноким и нагим в чужом мире, а у хромого и
истощенного тридцативосьмилетнего Джона Вернея не хватало духа
уехать.