"Силайское яблоко" - читать интересную книгу автора (Назаров Вячеслав)

5. Легенда о тайне

До начала скачек оставалось минут десять. Шанин разглядывал трибуны Большого ипподрома. Привыкший к пестроте и буйству земных ипподромов, он не без удивления отметил благопристойную тишину под солнцезащитными тентами и обходительную неторопливость болельщиков. Присмотревшись, он понял причину: здесь не было молодежи, трибуны не спеша занимали люди за тридцать и далеко за тридцать — чаще все разряженные по воскресному зрелые семейные пары с выводками разновозрастных малышей. Они проходили на свои места, груженные пакетами, основательно устраивались и начинали немедленно что-либо жевать, озираясь и с чувством собственного достоинства приветствуя знакомых.

— Это место свободно?

— Свободно, — опередил Шанина Сип. Шанин толкнул его под бок: разве Сип забыл, что место для Моса? Сип успокаивающе кивнул — знаю, мол.

Болельщик, ищущий места, повел себя странно. Вместо радости на его лице появилась тревога. Он подозрительно оглядел гвардейцев и задом стал выбираться из ряда.

— Что с ним?

— Все правильно. Психологический этюд. Если бы я сказал «занято», этот тип немедленно бы уселся, доказывая, что надо приходить вовремя и неизвестно еще, придет сюда вообще кто-нибудь. А если говорят «свободно», свирянин задумывается: почему все места заняты, а это свободно? Значит, или гвоздь в сиденье, или ножка скамьи сломана, или еще какой подвох. И предпочитает разыскивать другое место. Так что не беспокойся — теперь, кроме Моса, к нам никто не подойдет.

Ипподром заволновался, зааплодировал. Многие повскакали с мест. На травяную дорожку выходили опоясанные лентами и увешанные медалями участники, таща за собой на серебряных уздечках упирающихся двугорбых козлов. Эти косматые монстры пустыни, кроткие в покое и смертельно опасные в ярости, часто потряхивали рогами, способными одним ударом переломать кости песчаному тигру. Они привыкли к своим хозяевам, присутствие посторонних одновременно пугало и бесило их.

Ожили тарелки медных радиодинамиков:

— Внимание! Внимание! Через несколько минут вы станете свидетелями исторического события — вы увидите финальный этап пятьдесят первого первенства планеты по скачкам козлов. Это древнее, истинно свирянское мужественное состязание, как известно, проводится раз в три года. Вспомним с уважением имена «Караба» и «Ярис» — они создали теорию этой игры, вспомним их последователей — они среди всеобщего непонимания претворяли теорию в практику, вспомним с благодарностью высокое Слово Кормчего — оно сделало скачки козлов неотъемлемой частью нашего отдыха! Скольких людей прославило это достойное занятие в прошлом и настоящем, скольких прославит оно в будущем! Еще живы ученики и последователи великих основателей любимейшего бессмертным народом Свиры зрелища, а уже возникли новые школы, и изустная молва создает легенды вокруг новых любимцев…

Удивление Шанина возрастало. Необычно вели себя не только зрители, но и участники скачек. Они собрались на стартовой площадке тесной кучкой и вступили в оживленную беседу. Искренние улыбки, дружеские рукопожатия, даже объятия и поцелуи… Каждый по очереди рассказывал что-то смешное, и рассказчика награждал дружный хохот. Все участники были одеты в цветные комбинезоны из «чертовой» кожи с множеством витых стальных колец по всему телу. У всех были палки неодинаковой длины, которые Шанин принял сначала за плетки.

— Это не плетки, это цины, — коротко и непонятно объяснил Сип. — На конце каждого цина — крючок. Надо взять противника на крючок, то есть зацепиться цином за какое-либо кольцо на комбинезоне. А когда противник на крючке, его легко сбить на землю.

— А почему цины разной длины?

— Таковы правила. Цины разыгрываются по жребию.

На поле выбежал еще один участник. Весь стадион, как один человек, вскочил на ноги и разразился овацией. Коллеги с воплями радости бросились к товарищу и задушили бы его в объятиях, если бы не вмешательство бокового судьи.

— А вот и Хид Одюй, супернаездник, баловень судьбы, три раза подряд выигравший Всепланетное первенство. Одюй — идеальный свирянин. Тщательное медицинское обследование Хида не обнаружило в обоих полушариях его головного мозга ни одной лишней извилины. Такие прямодушные достойны венца! В руках Хида вы видите самый длинный цин — по правилам он достается победителю прошлого первенства без жеребьевки… Внимание! Сейчас прозвучит сигнал старта.

Трибуны замерли, а на поле ничего не изменилось. Сгрудившись и обнявшись за плечи, спортсмены отпускали шуточки и без устали хохотали. Козлы с личными номерами участников на лохматых боках разбрелись по дорожке и лениво щипали травку.

Грохнул орудийный залп — сигнал к борьбе. И тотчас без всякого перехода среди участников началась потасовка. Претенденты на победу били друг друга как попало и чем попало — кулаками, ногами, цинами, головой, — падали и поднимались, били каждого, кто пытался вырваться из узкого круга, и каждого, кто оставался в кругу, били сообща и порознь. Наконец Хиду, у которого был номер девять, и кому-то с шестнадцатым номером удалось вырваться. Шанин ожидал, что эти двое тоже схватятся, но снова не угадал — Одюй даже помог подняться шестнадцатому, когда тот споткнулся. Оба плечом к плечу бросились ловить чужих козлов.

Драка в общей группе тоже немедленно прекратилась. Толпа ринулась в погоню за сбежавшей парой.

— Началось, — констатировал Сип.

Одюй и его союзник замешкались — козлы, храня верность, приняли новых хозяев рогами и копытами. Пока ловцы пытались оседлать непокорных, основная группа настигла их. Снова началась свалка, на этот раз при активном участии рассвирепевших животных.

Исход новой схватки решила находчивость Хида. Он оседлал своего собственного козла и, воспользовавшись секундой недоумения, бросил его на толпу. Ему удалось отрезать от толпы человек семь. Доведя козла до бешенства, он прикрывал группку новых союзников, пока все семеро не оседлали приглянувшихся горбачей. После этого семерка встала на охрану Хида — на этот раз ему повезло, и он оседлал чужого козла с первого раза.

— Правильный ход, — комментировал Сип, — Опыт показал, что группа из двоих не способна противостоять большинству. Одюй увеличил группу лидеров до восьми — восьмерка вполне боеспособна. Сейчас их задача — оторваться от главной группы и закрепить успех. А еще говорят, что у Хида нет лишних извилин…

Действительно, восьмерка в отчаянной круговой обороне прорвала пешее кольцо, пытавшееся взять их на крючок поодиночке. Хида дважды чуть не стащили с козла, но союзники выбивали цины у нападавших и подминали их копытами козлов. Одюй, в свою очередь, своим длинным цином выбивал всякого, кто пытался по их примеру воспользоваться незанятой скотиной.

Лидеры выбрались на дорожку и пустили своих рогатых «иноходцев» во весь опор. Главная группа была деморализована. Человек семь, в том числе и шестнадцатый, лежали на земле без движения, и к ним, увертываясь от обалдевших «спортсменов» и козлов, пробивались санитары с носилками. Кое-кому удалось все-таки заполучить чужого козла, и они трусили поодиночке за лидерами, вырвавшимися далеко вперед. Кто еще мог драться, дрался, уже не за обладание козлом, а по инерции. Драчунов растаскивали боковые судьи и уводили под циркулярный душ.

— Восьмерка вне конкуренции. Скоро они начнут выяснять отношения между собой.

— Кстати, Сип, Моса-то все нет.

— Придет. Мос не упустит чужого козла.

Шанин оглядел трибуны. От былой благопристойности осталось весьма немного: красные, потные отцы семейств срывали галстуки, визжали и вопили, разнокалиберные матроны сладострастно ахали при каждом точном ударе или явном промахе, дети с родительского благословения седлали и кусали друг друга, подражая бойцам на поле. Их возили сюда в воспитательных целях, учиться — и они учились.

А события на дорожке развивались.

Лидеры мчались монолитной шеренгой, но постепенно вперед стал выдвигаться пятый номер. Его высокий крутогрудый горбач был явно резвее других, он опережал шеренгу почти на корпус. Наконец одиннадцатому удалось зайти пятому за спину лишь на мгновение, но мгновения было достаточно, чтобы взять на крючок выскочку. Одиннадцатый рванул в сторону — соперник оказался на земле. Освобожденный козел с удвоенной энергией метнулся вперед, но не тут-то было. Одновременно две руки с двух сторон схватили его за серебряную уздечку — рука Хида и рука одиннадцатого. Козел встал на дыбы. Оба претендента повисли на нем. Протащив смельчаков за собой еще метров двадцать, козел остановился, взревывая и роя копытами землю.

Оставшиеся допустили тактическую ошибку. Они решили, что самые опасные противники уже вышли из игры. Вместо того чтобы воспользоваться заминкой и оторваться на безопасную дистанцию, они затеяли драку задолго до финиша, едва выбравшись из общей кучи.

Одюй и одиннадцатый среагировали правильно. Забыв тяжбу, они оседлали козла-фаворита вдвоем. Козел выдержал груз и после двойного укола цинами даже пошел в галоп.

— Двое на одном козле! Феноменально! Такого еще не было в спортивной истории Свиры! — захлебывался диктор, стараясь перекричать беснующиеся трибуны.

— Хиду Одюй и Дари Лиар остается последний виток спирали до финиша! Они еще обнимаются! Может быть, они решили поделить приз пополам? Но золотой кубок не распилишь надвое!

Нет, они не собирались ничего делить. Схватка была короткой и эффектной. Одюй, сидящий сзади и обнимавший Лиара за талию, ловким движением перенес руки ему на шею и стал душить. Обмякшее тело завалилось набок и кожаным мешком соскользнуло вниз.

— Снова Хид Одюй! Он снова обскакал всех! В четвертый раз! Невиданный пример безраздельного господства на козлиных скачках! Ему согласно правилам игры по Слову Правителя будет вручен сегодня высший знак отличия — пожизненный Золотой Чин! Он достоин этого! Мы преклоняемся перед тобой, Одюй!

Одюй, блестя золотыми челюстями, раскланивался, махал над головой рукой, посылал воздушные поцелуи.

Теперь начал беспокоиться Сип.

— Мосу пора бы появиться. Дело идет к концу.

Они стоически досмотрели всю почетную процедуру, а Мос все не появлялся.

Не появился он и тогда, когда самые любопытные болельщики полностью удовлетворили свою страсть и потянулись к выходу.

Шан и Сип посидели еще минут пять на пустой трибуне. Больше ждать не имело смысла. Они тоже направились к центральной лестнице.

У ворот Сип наклонился к Шанину и что-то ему прошептал.

— Это мысль!

Перед тем как выйти из ворот, они зашли на минуту в буфет. Седенький старичок, который шел впереди и уже миновал арку, вернулся, нервно потоптался на месте и тоже толкнулся в дверь, налетел на Сипа и Шана, извинился и юркнул внутрь. Шан переложил красный чемоданчик из левой руки в правую.

— Хвост… Мос испугался, ясное дело. Если бы нам дали достаточно времени — обошлись бы без него. И без Тираса, который о нас, кажется, забыл…

Но о них помнили.

Шан проснулся среди ночи с ощущением, что кто-то ходит по темной комнате. «Сип!» — окликнул он, но никто не отозвался. Он потянулся к сонетке, но чьи-то пальцы вывернули запястье и заломили руку. Коротко охнув, септ-капитан упал лицом в подушку. Кто-то схватил его за волосы, приподнял. По глазам резанул белый свет.

— Где ты прячешь его, собака? Где? Говори!.. Где?

Удар по лицу. Кровь на губах. Снова рывок за волосы.

— Куда спрятал? Говори, собака, или прикончим! Где?

Шан захрипел. Его бросили на кровать с вывернутой рукой и рассеченной губой. Он ничего не понимал. Голова гудела и кружилась. Отдышавшись, он освободился от скрученного одеяла и сел. По комнате метались яркие пятна фонарей. Вывернутое из чемодана белье. Кожаную папку драли на узкие полосы. Вывертывали карманы мундира. Разбили графин с водой, вода полилась со стола на ковер. Вывернули платяной шкаф и простукивали углы. Что-то делали в ванной, время от времени пуская воду. Судя по шуму, в комнате Сипа творилось нечто подобное.

— Эй, кто вы такие? Я — септ-капитан полицейской гвардии!

— Очухался?

Свет снова уперся в лицо Шану.

— Слушай, милок, и думай, пока жив. Если ты сейчас не выложишь нам эту штуку, то сам понимаешь… А мы уйдем как пришли. Понял?

— Далеко не уйдете. У министра государственного милосердия высшего Тираса длинные руки. Мы здесь по его приказу.

В темноте раздались смешки и откровенный хохот. Щелкнул выключатель. В комнате было человек пять в голубых комбинезонах и странных зеркальных шлемах, скрывающих верхнюю часть лица. Тот, что стоял против Шана, отогнул лацкан куртки. Сверкнул золотой топорик.

— Марш в машину!

— Может быть, лучше в брюках?

«Топор» ткнул под горло вроде не очень сильно, но дыханье вернулось к Шану только возле зарешеченного оконца, на деревянной лавке, в душном фургоне.

Где-то близко застонал Сип. Шан нашел его ощупью — с товарища почему-то текла вода. Шан вспомнил странные звуки в ванной. Сип ободряюще похлопал его по руке.

Они долго ехали, временами включая сирену и пугая город. Потом долго стояли. В зарешеченное оконце ничего видно не было. Их растолкали поодиночке. В узком — метра на два — бетонном блоке не было ничего, кроме откидного брезентового стула. Прошло часа три. Выпустил Шана очень чистый и очень вежливый человек в штатском, перед которым охранник в коридоре тянулся, как пружина.

— Я прошу простить нас, септ-капитан. Произошло досадное недоразумение — эти остолопы перепутали номера. От имени министра и Великого Кормчего прошу забыть инцидент. Моральный и физический урон будет вам компенсирован. Я прошу вас пройти в комнату. Там вы можете привести себя в порядок. Прошу вас.

Шан мог бы и поверить. Но он заметил на сгибе пальца вежливого штатского перстень, печать которого чувствовал на разбитой скуле.

В комнате был стол, аккуратно выглаженный и развешанный на плечики шанинский мундир, горячий чай с орешками, умывальник и Сип, который разглядывал себя в зеркало.

— Принесли извинения?

— Да. Тот же тип, что…

Сип приложил палец к губам,

— Одевайся и прихорашивайся. Если мне не изменяет интуиция, скоро мы будем беседовать с министром милосердия.

Он оказался прав. Еще один штатский, уже не просто вежливый, а источающий благожелательство, попросил, если они не очень устали, немного подождать. Сам высший Тирас, с раннего утра пребывающий на посту, хочет удостоить их личной беседой. Они, конечно, могут отказаться, но министр так занят! Иное время для беседы найдется у него не скоро.

— Пожалуй, мы подождем немного, — серьезно сказал Сип. — Нам тоже хочется поскорее увидать высшего Тираса… И у нас тоже времени в обрез — дела, дела…

Ждать пришлось недолго, не больше получаса. Но путь к Тирасу оказался непрост. Гостей из Силая конвоиры передавали, как ценную посылку, из рук в руки, расписываясь в сдаче и получении. Тайные и явные лифты то загоняли их под землю — там в коридорах ощутимо попахивало плесенью, то возносили на высоту — в окнах синело.

Шан давно потерял ориентацию в пространстве и удивлялся Сипу, которого охватило непонятное возбуждение. Сип то норовил выглянуть сквозь неплотные створки в лифтовой ствол, то, к неудовольствию сопровождающих, прилипал к какому-то вполне ординарному углу, то подскакивал к бойницам-окнам коридора. Раза два он принимался что-то считать, загибая пальцы. И непонятные его расчеты, видимо, шли удачно. Сип повеселел.

Их вели неофициальным ходом, через огромные залы технических служб с телетайпами, похожими на станковые пулеметы, и счетными машинами, обрабатывающими сверхсрочные материалы… Здесь почти не было мундиров — черные тройки, серые пиджаки, белые халаты. И закончили они путь не в приемной с секретарем и телефонами, а в белой игривой комнатке с цветами, низкими креслами и софой, накрытой шкурой песчаного тигра.

Здесь Шана и Сипа оставили вдвоем.

Сип, едва сопровождающий вышел, «полез» на стенку. Стены были обиты белым бархатом и не простукивались. Сипу пришлось отодрать часть обивки, но он нашел то, что искал. Одна из стен звучала явно глуше других, словно за звонким бетоном был войлок.

— Башня Кормчего, — прошептал он зачарованно. — Триста восьмой распор девятого яруса…

Шанин понимал, что Сип обнаружил что-то важное, но вопроса задать не мог. И боялся, что несдержанный силаец вызовет подозрение, — в том, что за ними следили, не было сомнения. И он постарался попасть в тон Сипу:

— Вечный Дворец… Утес бессмертия и справедливости, который вырос вокруг Башни Правителя на благо Свиры… Здесь можно стать поэтом…

— Можно. — Сипом совсем некстати владело веселое бешенство. — Нужен только дефект, совсем маленький дефект. Под левой грудью. В сердце…

И Сип снова «полез» на стену — на ту самую стену, на которой был выложен цветной мозаикой портрет Великого Кормчего.

— Приятно видеть гвардейца, увлеченного чем-то вечным, — пропел грустный низкий голос. — Ты давно интересуешься живописью. Сип?

В проеме маленькой потайной двери стоял Тирас. Его благородное открытое лицо без морщин, печальные серые глаза и аккуратно зачесанная назад шевелюра снежной чистоты как нельзя лучше подходили к титулу «министр государственного милосердия». Он был очень похож на портретные изображения Кормчего. Возможно, художники, лишенные натуры, безотчетно вносили выразительные черты Тираса в абстрактный облик правителя. А возможна и другая причина… Нет, это было бы слишком просто. И все равно не объяснило бы главного.

— Ты давно интересуешься живописью, Сип?

— С детства, высший.

Да, Сип явно переменился за последние дни. Он никогда не был трусом, но раньше в его смелости была угрюмая обреченность. А сейчас в нем была уверенность и вызов. Для простого сержанта это было чересчур необычно. И самое главное, что эта уверенность в своей Тайной власти смущала и пугала имеющих явную власть. Они терялись перед нахальным сержантом. Вот и сейчас Сип не отскочил от мозаики, не вытянулся в струнку перед вторым человеком Свиры, не затрепетал под его ледяной улыбкой — и Тирас, поколебавшись, уступил, даже замечания не сделал.

— Наверное, любовь к живописи у тебя наследственная?

— Возможно. Я не знаю своих родителей. Как многие в Силае.

— У всех сирот Свиры есть один великий родитель. Благодаря ему они не знают горя, а только радость от служения обществу.

— Да, на Свире многого не знают благодаря Великому Кормчему…

Тирас счел возможным пропустить мимо ушей опасную дерзость.

— Чудесный портрет… И какое сходство! Но это копия! И к тому же с дефектом. Вот здесь идет трещина. Я залил ее эпоксидным клеем, и она теперь почти не видна. Но дефект есть дефект! Оригинал у меня в кабинете. Он больше по размеру — в полный рост и совершеннее по колориту. Полный эффект присутствия. Постоянное ощущение, что за твоей спиной не портрет, а сам правитель. Вот что делает искусство… Кстати, Сип, ты знаешь, кто автор этих шедевров?

— Знаю.

— Знаешь… Воистину неисповедимы пути знания! Даже всемогущая воля бессильна преградить их, если честно признаться. Имя таланта — пусть запретное, пусть грешное — ведомо избранным. А Кокиль Уран был талантлив, чертовски талантлив… Ты где учился, Сип?

— В Силае, высший. В «Гнезде Кормчего».

— В Силае? Странно. Такая эрудиция, такая интеллигентность — и Силай. Впрочем, возможно, голос крови… Великая вещь — голос крови… Тебе, конечно, известно, что государственный преступник Канир Уран по прозвищу Бин — внук Кокиля Урана, великого художника и великого преступника?

— Его казнили?

Тирас словно не замечал Шанина. Был он не в мундире, а в строгом сером костюме с голубым галстуком, и вел себя так, словно решил отдохнуть от дел, поболтав со старыми знакомыми. Пока, правда, он обращался только к Сипу, но Шанин чувствовал, что каждое слово этой странной беседы направлено рикошетом в его сторону.

Шанин ждал встречи с Тирасом и готовился к ней. Она должна была решить многое, если не все. Тайна Кормчего, тайна Свиры обитала где-то здесь, рядом с Тирасом, и Тирас владел этой тайной — иначе быть не могло. Надо было приручить Тираса. Любой ценой.

Но пока все шло наоборот. Инициативой владел Тирас. Он вел какую-то свою игру, цель и смысл которой открывать не спешил.

А Сип… Сейчас он плохой союзник. Во-первых, он крайне взвинчен и насторожен. А во-вторых… В таком деле можно работать лишь спиной к спине, безраздельно доверяя друг другу. Шан доверился Сипу. Сип Шану — нет. В результате даже Тирас знает о Бине больше, чем Шан. И если эти скрытые Сипом детали родословной соотнести с его поведением в последнее время, многое становится яснее, а многое — загадочнее. Как это трудно — в чужом мире, когда приходится разгадывать не только врага, но и друга.

— Его казнили?

— Да нет, Сип, его не казнили. С ним еще придется повозиться моим медикам… Трудный случай… Полная амнезия…

— Вы хотите заставить его вспомнить свою биографию?

— В этом нет надобности. Биографию Канира Урана, который уже к тридцати годам был незыблемым авторитетом в области электроники и прикладной физики, а в сорок — приговорен к смерти за покушение на Великого, мы знаем лучше самого Бина. Но его мать и отец, которых Бин даже в лицо не видел, обладали одним фамильным секретом. Секретом огромной государственной важности. У меня есть сведения, что им владел и Бин, хотя на первый взгляд это попросту невозможно. Супруги Ураны скончались… м-м-м… под нашим наблюдением. Связи с внешним миром они не имели. А Бин в то время даже не подозревал об их существовании. О том, кто его родители и как они окончили свои дни, он узнал только через несколько десятков лет… Мои медики пытаются выудить золотую рыбку из мертвого моря, из головы того, кто был когда-то Бином…

— Зачем вы рассказываете нам все это, высший? Государственная тайна не для любопытных ушей. Даже если это уши полицейских гвардейцев. Зачем нам знать про Бина? Мы свое сделали — отдали его в ваши руки. И мы не медики…

Тирас, словно не слыша, подошел к портрету, провел мягкой ладонью по нетускнеющим срезам камня, смахивая несуществующую пыль. Постоял с лицом человека, изучившего за долгие годы каждую пядь, каждый изгиб, каждый скол изумительного сочетания естественных и искусственных линий мозаики.

— Дорого бы я дал, чтобы выведать фамильный секрет Уранов. Никто из вас, даже сами Ураны, даже этот несчастный Бин — никто на свете, кроме меня, не может хотя бы представить цену этому секрету… Дорого бы я дал за него…

И он вдруг пружинисто вышел на Шанина.

— А ты, Шан? Ты — дорого?

— Я? Я — ничего. Это меня не касается.

— Брось. Не надо. Мы все трое — интеллигентные люди, мы выше глупых тайн и махинаций. Не будешь же ты утверждать, что тебя интересуют только деньги? Кто тебе поверит?

— Горон.

— Горон… Мой лучший друг Горон — просто мелкий жулик с чрезмерным аппетитом. Он плебей. Он не способен на крупное дело. Настоящее дело, достойное гения…

— Горон прислал тебе, высший, ящик особого силайского пива.

— Протовит? Премного благодарен. Протовит вместе с остальным вашим багажом стоит у меня в кабинете. А больше Горон ничего не передавал? Более интересного?

— Нет, высший.

— Странно… А как насчет красного саквояжа?

Тирас не кривлялся. Его красивое лицо было сосредоточенно, как у боксера, ведущего атаку. И в серых глазах, которые принято называть «стальными», не было злобы — он просто следил за жертвой, пресекая попытки спастись или перейти в контратаку.

— Не хотите отвечать? Не надо. Я уже знаю, что настоящий саквояж остался у Горона, а у вас — подделка. Не скрою — я думал, что ты явишься в Дрому с настоящим саквояжем. Но Горон решил меня перехитрить… Старый трупоед… Итак, ситуация на сегодняшний день такова: красный саквояж у Горона, ключ от него — у меня. Ведь так, Шан?

— Я не знаю, о чем ты говоришь, высший.

— Я напомню. Ночь. Контрабандная «телега», которую задерживают сторожевые катера. Ваша встреча с Гороном. Ты отдал ему на хранение красный саквояж, добытый за Стальным Коконом. Саквояж, который открывается только твоим мысленным приказом. Горон делает тебя и Сипа «пернатыми» и героями поимки давно уже пойманного Бина. И отправляет в Дрому, где вы должны одурачить высшего Тираса ящиком протовита и проникнуть туда, куда не проникал никто за всю историю Свиры.

— Ты знаешь все, высший.

— Я знаю много, но не все. Я не знаю, например, что в красном саквояже. Как видишь, я откровенен с тобой.

— Там нет ничего, что повредило бы Свире, высший.

— Это не ответ.

— Пока я не могу ответить иначе.

— Хорошо… Тогда я задам другой вопрос: зачем вы явились в Дрому?

— Нам нужно видеть Великого Кормчего.

— Видеть Кормчего… Какое скромное желание — всего лишь увидеть правителя… Так вот, дорогой Шан, я, высший Тирас, правая рука и гранитная опора Великого, никогда в жизни не видел правителя Свиры и никогда не слышал его голоса. И самое горячее мое желание — нет, главная моя цель — видеть правителя! Видеть! Своими собственными глазами — бога ли, чудовище ли, гору всеведающей протоплазмы или обросший проводами автомат абсолютной власти — видеть! Прикоснуться руками! Осязать! Даже ценою жизни — видеть!

Он выбрасывал слова, как тугие кожаные перчатки, не повышая голоса, не теряя дыхания, скользя неслышно по белой комнате, как по квадрату ринга — он вел бой, но его противником был уже не Сип и не Шан, а тот, кто возникал из мозаичной стены, путая реальность и фантазию.

— Правитель! Вы хотите видеть правителя! Вы хотите видеть то, что не может существовать, но существует вопреки здравому смыслу! Зачем вам это? Зачем? Зачем рисковать жизнью ради праздного любопытства? Бросьте ломать комедию! Я знаю, что вам надо. Я догадываюсь, кто вы. Вы оба такие же контрабандисты, как я — министр милосердия. Играть со мной в дурачка бесполезно. Вас выдает порода…

— Ты идешь по ложному следу, высший.

Это вмешался Сип, непринужденно оседлавший софу с песчаным тигром и наблюдавший за пируэтами Тираса с видом тренера.

— Я? Ты самонадеян. Не отказывай и мне в способности мыслить логически. Почему Горон, поймав Бина, не отправил его сразу в Дрому? Ведь его ждала награда! Нет, он поджидал вас и красный саквояж… Ведь не станете же вы доказывать, что ваша встреча с Гороном на орбите — случайность? Это раз. Вам удалось то, что не удается моим медикам, — вытрясти из мертвой памяти Бина фамильную тайну. Помолчи, Сип, помолчи — ты недаром околачивался в Дроме по картинным галереям. Тебе надо было узнать, в какой части Вечного Дворца находится дверь в Башню Кормчего. Единственная дверь, которая открывается снаружи, а не изнутри, как остальные. Дверь, которую преступный гений Кокиля Урана замаскировал одним из настенных портретов Великого… Ну что, Сип? Ты уже ничего не хочешь сказать?

— Пока нет, высший.

— Тебе нечего сказать. Потому что я попал в яблочко. «Силайское яблоко» — так, кажется, Шан, вы с Гороном зашифровали это? Конспираторы… У меня всюду глаза и уши… Надежные глаза и уши… И вам меня не обойти! Я ждал вас много лет! У меня не было Бина — я проникал в секрет Кокиля Урана, как вода в камень, — микрон за микроном. Я выколупывал крохи знания из трухлявых фонозаписей в пыточных камерах, из бреда сошедших с ума. Правитель хитер — он уничтожил чертежи и строительные документы Башни, а потом и тех, кто их уничтожал. Он перестрелял всех строителей, а потом повесил палачей. Он сделал все, чтобы Башня его была неприступна вовеки и никто не мог проникнуть в нее…

Сип поднял над головой руку, сжатую в кулак, и заговорил нараспев с закрытыми глазами, как читают любимые стихи:

— "Ты высок, но есть выше тебя, имя которому народ. Ты силен, но есть сильнее тебя, имя которому народ. Народ отомстит за все. Надежда — солнце для мертвых. От имени всех невинно убитых я проклинаю тебя. Неприступна Башня твоя, но есть дверь. Твои судьи войдут без зова"

— Ты признался, Сип. Ты правильно сделал, что признался. Вы распотрошили Бина… Все считали поэму Ситара Урана «Солнце для мертвых» поэтическим вымыслом. Но я верил, что в ней ключ к заповедной двери. Ситар Уран был из хлипких, он страдал пороком сердца. Да и нервы не те, что у папаши Кокиля. Он держался только благодаря жене. Пришлось заняться Ланой Уран всерьез. Но кто-то передал Уранам яд. Я не успел узнать главного — как. Как открыть дверь…

— Значит, Ситар и Лана Ураны — твоя работа, высший? А как же правитель? Разве не он…

Тирас встал посреди комнаты, словно споткнулся на ровном месте. Его рука медленно поползла к голубому галстуку, распустила его, медленно расстегнула ворот сорочки.

— Правитель? Правитель… Что ж, получайте правду. Она вам не повредит. Вам уже больше вообще ничто не повредит.

На ладонь Тираса золотой струйкой пролилась тонкая цепочка с неправильным треугольником желтого металла на колечке. Таким, как у Горона.

— Этому знаку много сотен лет. Он попал на Свиру издалека. Три таких треугольника, сложенных вместе, образуют изображение глаза. Всевидящее Око — символ Ордена проницательных…

— Значит, это не досужие сплетни — про тайный Орден и все такое?

— Нет, Сип. Это не сплетни. Это — власть. Истинная власть, а не кукольный театр для доверчивых. Тайная власть незаметных, неуловимых избранников Высшей Воли…

— Что-то не очень понятно, Тирас. Ведь правитель…

— Правитель! Будь он трижды проклят! Непредсказуемый промах, нелепая опечатка в священном Великом плане! Мы, мы усадили Оксигена Аша в кресло хозяина! Ордену нужна была кукла, ширма, козел отпущения — и Совет Ордена вытащил этого недотепу из небытия. Оксиген Аш ненавидел, но исправно выполнял указания Ордена — сначала, чтобы выжить, потом, чтобы упрочить власть, а потом… Потом правитель решил уничтожить нас, чтобы властвовать без помех. Он объявил проницательных вне закона, он обрушил на «проницательных» всю карательную мощь Свиры. Самовлюбленный младенец! За нами стоял опыт предков, опыт тысячелетий! Мы, неуловимые и безликие, делали так, что от руки правителя гибли его сторонники, а «проницательные» занимали их места. Сам того не подозревая, правитель продолжал работать на Орден. Мы держали правителя в напряжении и страхе… и делали свое дело. Нет, «проницательные» не стреляли на площадях и не подымали восстаний. Мы будоражили исподволь людей и расчищали для себя путь к цели. Оставалась мелочь — убрать правителя и официально провозгласить правление Ордена…

Но Кормчий перехитрил нас. Вернее, не Кормчий, а Кокиль Уран. Его гений сделал Башню неприступной даже для нас… Тогда началась истинная трагедия Ордена. Сначала мы надеялись, что, выполняя досконально Слова Кормчего, мы очень скоро приведем Свиру к пропасти и восставший народ сам разрушит Башню. Но Свира непонятным образом стала процветать. Нам ничего не оставалось делать, как дожидаться смерти хозяина. Но правитель и не думает умирать!

Только сейчас, слушая Тираса и Сипа, Шанин начал улавливать связность в происходящем. Словно удалось приоткрыть крышку сложной игрушки и стал виден механизм, неожиданные и хитроумные зацепления рычажков и шестерен.

Орден оказался неуязвим для Кормчего. Но и правитель, уйдя в Башню, стал неуязвим для Ордена. И вот уже полтораста лет, обладая всеми возможностями реальной власти, проницательные вынуждены выполнять унизительную роль исполнителей воли фиктивного владыки. Легенда о тайной двери, оставленной Кокилем Ураном для будущих мстителей, стала последней надеждой Ордена. Бин, наследник трех поколений мятежных художников, был единственным, кто знал шифр этого тайного хода. Не об этом ли «дефекте» Башни говорил он Шану, приглашая его в сообщники? Тогда Шанин отказался, он ничего еще не видел и не знал. А сейчас? Как поступить сейчас?

Тирас идет по ложному пути. Он уверен, что ключи от Двери в красном саквояже. Тираса подвела профессиональная логика следователя. Он увидел коварный умысел там, где было простое совпадение. Псевдо-Бина «поймал» и сопровождал истинный Бин. Тирас не знал этого и знать не мог, а потому он выстроил свою версию происходящего. Он заподозрил Горона в попытке единолично захватить Башню и обойти его, Тираса. Захватив «гостей из Силая», Тирас намеревался теперь отобрать у Горона «силайские яблоки», ибо был уверен, что без красного саквояжа в Башню не проникнуть.

И надо было держать его в этом спасительном заблуждении как можно дольше, хотя бы для того, чтобы попробовать найти выход…

— Ты прав, высший. Можешь не продолжать. Я понял тебя. Именно ты, а не Горон достоин войти в Башню. Ты заслужил высокую участь облеченного абсолютной властью. Я и Сип поможем тебе осуществить твои смелые планы. Свире нужна свежая кровь…

— Свежая кровь! Это отлично сказано! Я сразу понял, что вы из Внешнего мира. Я всегда догадывался, что Кормчий — пришелец, и ждал гостей с неба. Ведь вы оттуда?

Сип предостерегающе поднял руку, но Шан, минуту помедлив, подтвердил:

— Да, мы оттуда.

Словно что-то забулькало в комнате — Тирас смеялся счастливым смехом ребенка, нашедшего спрятанную родителями игрушку.

— Мы готовы помочь тебе, высший, но красный саквояж — у Горона…

— Завтра он будет здесь.

— Горон или саквояж?

— Саквояж. А Горон…

Шанин с удивлением смотрел, как медленно отливает кровь от лица всевластного министра, как в глубине серых уверенных глаз прорастают страх и растерянность. На шее вздулись, запульсировали две витые жилы, и с каждым толчком пульса уходила упругая сила из его тела — уже не атакующий боксер, а струсивший мальчишка мялся перед Шаном и Сипом.

Шанин оглянулся. В распахнутых створках тайного бокса стоял Мос.

— Что же ты замолчал, Тирас? Продолжай. Где брат наш Горон?

— Разве я сторож Горону?

— У тебя хорошая память, Тирас. Ты хорошо помнишь все и вся. Но ты забыл сказать мне, что встречаешься с гостями сегодня.

— Я думал, ты в Силае…

— Да, ты хотел, чтобы я был в Силае сегодня. Вчера ты послал меня к Горону за красным саквояжем, уже зная, что я не застану ни Горона, ни саквояжа.

— Горон слишком любил серебряные…

— Горон мог проболтаться мне о том, что в саквояже. И ты убрал его.

— Я думал о судьбе Ордена…

— Нет, Тирас. Ты думал о себе.

— Именем Ока…

— От имени Ока говорю только я!

Даже Бин, привыкший с детства к двуликости своих сограждан, слушая неожиданную интермедию, оторопел: великолепный Тирас, гроза и проклятье Свиры, великий инквизитор, задумавший свержение Кормчего, дрожал перед простым техником. А Мос, в потертом рабочем комбинезоне, пучил свою резиновую грудь, и круглую шейку его тоже облегала золотая цепь, но на этой цепочке болтался не золотой треугольник, а круглый черный агат.

Тирас зачарованно следил за руками Моса. Старший техник достал из нагрудного кармана еще одну цепочку — с треугольником.

— Знак Горона… Ты сам убрал Горона, Мос! Раньше меня!

— Нет, Тирас, — пухло выгнулись губки старшего техника. — Я просто подождал, пока твои люди сделают свое дело. И прижал их на месте… Ты уже не имеешь этих людей, Тирас. Они мои. И могут подтвердить перед всем Орденом, что Горона приказал убить ты.

Пальцы Моса ловко отстегнули треугольник от цепочки и, произведя неуловимо быструю манипуляцию, вставили треугольник в агат. На груди техника засверкала половина золотого глаза с черным зрачком.

— Око… — выдохнул Тирас. — Вечное Око…

— Нет, это еще не Око. Здесь не хватает твоего треугольника, Тирас.

— Ты не сделаешь этого, Мос! Это вопреки Традиции!

— Ты же имеешь хорошую память, Тирас! В Традиции сказано: один в трех, как трое в одном… Трое в одном!

— Мос, я объясню тебе все! У меня есть план! Этим младенцам из Внешнего мира я морочил голову! Я скажу тебе все-все до конца, клянусь Оком! Пойдем ко мне, я все расскажу!

— Я не злопамятен, министр милосердия… Я человек простой… Пойдем к тебе — только без голубых фокусов, ладно? Ты иди, иди, а я с младенцами имею желанье сказать пару слов…

Тирас ушел за стену, пятясь, словно боялся подставить спину недоделанному золотому Оку. И Мос повернулся к Шану только тогда, когда стена закрылась.

— Вчера я не смог прийти, дорогие гости, простите. Но мы все-таки встретились. И красный чемоданчик все-таки у меня. Не тот, поддельный, содержимое которого вы спрятали в буфете на ипподроме, а настоящий, с ключами от Башни. Спасибо за корешок, добрый женьшень, настоящий. Так-то, Шан…

— Слушай, Мос, я впопыхах сунул туда и свою электробритву…

— Знаю, Сип, знаю. Побриться хочешь? Сейчас тебе принесут твою машину, побрейся. У нас разговор по душам будет, долгий. Говорил я вам сразу — не связывайтесь с Тирасом, зачем он вам? Я человек простой, отходчивый. А Тирас зачерствел, озлился на работе — работа такая. Мы с вами быстро столкуемся, верно. Шан?

— Я еще не завтракал, Мос.

— Ах, Тирас, Тирас… Не умеет принимать гостей. Ну да вы не беспокойтесь. Отдохните, побрейтесь, покушайте… А через часик и я вас потревожу, прошу извинения. Ну, оставайтесь. Поскучайте. Хода отсюда никуда нет…

Пока Сип брился, Шан обследовал их новый приют.

Ничего особенного в белой комнате не было. Она с успехом сошла бы за гостиничный номер, больничный изолятор или тюремную камеру, если бы не отсутствие дверей. У комнаты не было ни входа, ни выхода. В комнату попадали через раздвигающиеся стены. А как покидали? И можно ли было вообще покинуть эту комнату по доброй воле?

Завтрак, прекрасно приготовленный и роскошно сервированный, прошел в молчании. Шан и Сип понимали, что каждое их слово ловят скрытые микрофоны подслушивающих устройств. Да и говорить не хотелось. Требовался крайний шаг, и каждый должен был внутренне, в одиночку, решиться на него.

«Ты готов войти?» — написал Сип на гербовом листе.

«Да. Но как?»

«Тирас ошибся. Дверь не у него, а здесь. В завещании Урана говорится о портрете с дефектом — трещина слева, под сердцем».

«Это спасение».

«Идти надо немедленно. Сейчас».

«Я готов».

Сип взял электробритву, вынул лезвия и подошел к портрету. Он возился долго, водя включенным механизмом по цветному камню вдоль и поперек. Под пластинами мозаики что-то журчало, тихо щелкало и поскрипывало.

«Вибромагнитный замок, — догадался Шанин. — Как просто! Полтораста лет самую невероятную тайну человеческих поселений охранял элементарный вибромагнитный замок…»

Окончив манипуляции, Сип аккуратно вставил на место лезвие, уложил бритву в футляр и сунул в карман. Потом, подмигнув Шанину, уперся плечом в плечо портрета.

Дверь не поддалась.

— Сто пятьдесят лет, — виновато проворчал Сип и налег сильнее. Но стена оставалась стеной.

— Я все-таки Шан, — ободряюще улыбнулся Шанин и отстранил Сипа. Он расставил ноги пошире, слегка присел и попробовал разогнуться, вминая в стену плечо и правый бок. Когда-то в родном Причулымье он валил плечом сухостой без топора и пилы. Здесь не было прочной опоры. Ноги скользили по пластпаркету, плечо елозило по зеркальной полировке. Каменный Кормчий не хотел пускать в Башню.

Шанин уперся в стену всей спиной и руками, согнувшись градусов под сорок к полу, и нажал так, что порозовело в глазах. Стена ожила. Сначала по ней словно пробежала легкая судорога. Потом плоскости стены и портрета изменили положение: портрет с фоном медленно уходил вглубь. Раздался тихий свист, потом шипение. Стало понятно, почему дверь подается так туго — между Башней и Вечным Дворцом не было воздухообмена, а давление в Башне было выше, чем во Дворце.

Дверь открылась внезапно, вздохнув шумно и смачно, словно сожалея о секрете, который перестал быть секретом. Шан не успел разогнуться и, если бы не Сип, вылетел бы в узкий прямоугольный проем. Оба стояли, не решаясь войти. Башня дышала на них смрадом векового болота. В проем можно было пройти только по одному. Первым вошел Шанин.