"Александр Волошин. Земля Кузнецкая " - читать интересную книгу автора

попытался возразить что-то. - Раз было дело, значит должен я рассказать, тем
более, что уважаю тебя... А было это двадцать девятого апреля. Мы уже в
самом центре Берлина дрались. Лейтенанта нашего у Темпельгофа поранило, а
капитана Рогова еще на Одере. Я командовал взводом, а во взводе четыре
человека, если меня самого считать.
Утром передают приказ: "Вперед!" По улице немцы бьют из
крупнокалиберного, да как! Перебежали мы до угла на Кирхенплатц. Смотрю, у
крыльца, посреди известки и кирпичей, двое наших лежат. Убитые. А третий,
неизвестный солдат стоит и не хоронится. Пули тренькают, чиркают обо что ни
попадя, а этот солдат стоит и плачет, плачет и ругается: "Сволочи, -
говорит, - ребят наших загубили. Всю войну бились вместе... Сволочи, засели
вон под тем танком и подыхать добром не желают!"
- Будет тебе, - смущенно останавливает Вощин рассказчика. - С кем не
бывало, сам знаешь...
- Все знаю, ты помолчи! - продолжает Данилов. - Так вот. "Подожди, -
говорю я солдату, - размокнешь еще, чего доброго, дай оглядеться..."
Отдышался. В глазах свет прояснился. Небо на востоке чистое, будто его
умыли. А на западе туча на тучу громоздится. Над головами гудит - это наши
тяжелые идут. Идут эшелонами и, немного не дотянув до своего переднего края,
разом ныряют. Посмотришь - даже голова в плечи уходит. Но бомбы точно
следуют во вражеский адрес.
Берлин охает, гарью воняет. "Ага, - думаю, - это вам за Сталинград, за
Овражки, будьте вы прокляты!" Говорю своим ребятам: "Видите угол, под
которым танк завалился? Ну, вот нам хоть землю зубами грызи, а нужно
хлопнуть фашистов, которые выстрачивают оттуда". Командую больше для
бодрости духа: "Справа по одному!"
А справа у меня только один Колька Грачев - маленький, в чем душа, но
въедливый, как клещ. Только крикнул я, как на нашу голову столько штукатурки
посыпалось - уму непостижимо! Переждали. А чуть утихло - Колька Грачев
метнулся на тротуар и за тумбу. По нему и давай щелкать. Парень только
головой мотает. Убьют, думаю, стервецы. А солдат, который плакал, тянет меня
за ногу и просит: "Сержант, а сержант, дай я сам..." - "Поди ты, - говорю, -
к черту, плакса! Не мешай серьезным людям воевать".
И вдруг этот плакса вскакивает, как на пружинах, и в окно, - только его
и видели. А мой Грачев забрался уже в воронку от бомбы, в аккурат посреди
улицы, но из воронки головы показать не может. У нас, у троих, положение не
лучше. Так четверть часа прошло, не меньше, - и вдруг на обломке балкона,
прямо над головами немцев, показался наш незнакомый солдат. Я просто ахнул.
Еще какая-то минута - солдат поднимается во весь рост и замахивается.
За танком взрыв, другой!.. Бежим туда. А там уже все аккуратно
сработано. Солдат стоит и шатается. "Я, - говорит, - тут им... закончил
войну..." - говорит и падает.
- Вот и вся история, - усмехается Данилов, - хотя не совсем вся, потому
что, когда я этого солдата провожал в санбат, произошел один интересный раз
говор, но об этом как-нибудь потом.
- Правильно, - облегченно вздыхает Вощин.
Несколько секунд они с Даниловым глядят в глаза друг Другу, потом разом
перемигиваются и уж совсем дружелюбно хохочут.
А где-то уже за Барабинском маленький сержант вдруг поднялся ночью,
беспокойно потоптался среди узлов и чемоданов, потом присел рядом с Вощиным.