"Марина Вольская. Четыре с половиной холостяка " - читать интересную книгу автора

решительности бледного мотылька Альбинки: четвертой она не стала дожидаться,
разведясь с даугавпилсцем на третьей же его пассии, на которой тот сдуру
сразу и женился. Перейдя в статус жены, бывшая умильная слушательница быстро
заткнула Дюбареву рот, объявив, что совершенно не одобряет оголтелый
национализм прибалтийских народов и готова выйти куда угодно с плакатом
"Даешь русский язык русским школьникам Даугавпилса!". Дюбарев попытался
срочно перестроиться в коренного новгородца - в этом древнерусском городе
проживали какие-то его дальние родственники. Но сказания о новгородском вече
в его новой семье тоже как-то не пошли, и Ромочка, оскорбленный в лучших
чувствах, показательно развелся со своей второй женой.
После истечения месячного траура по разбитой любви коренной новгородец
начал опять подбивать клинья к Альбинке и, надо отметить, не безуспешно. Он
снова начал присасываться к ней своими присосками, с которыми никаких
метаморфоз не произошло, и опять пил ее бледную кровь. Он катался у своей
первой жены как сыр в масле до тех пор, пока у нее не кончались деньги или
пока на горизонте не появлялась новая восторженная слушательница его
эпических повествований в стиле "когда я на почте служил ямщиком", то есть
"когда я жил прибалтом под Даугавпилсом". Как Ромочка скоро выяснил, женщины
гораздо чаще западали на аборигена янтарного края, чем на новгородца.
Видимо, потому, что Даугавпилс числился нынче зарубежьем, а памятник
"Тысячелетию России" все уже успели посмотреть загодя, съездив в Новгород по
профсоюзным путевкам.
Предлагать Альбинке раз и навсегда спустить Дюбарева с лестницы -
бесполезно, ибо уже опробовано. Пару раз я сама пыталась шугануть его от
дверей своей лучшей подруги. Так что вы думаете? Он так отвратительно мне
улыбался и подмигивал, будто предлагал однополую любовь (может, и не зря у
него от природы бабьи плечи). Оставалось только плюнуть ему под ноги и
послать... под Даугавпилс.

Минут через сорок мы с Альбинкой были уже у меня дома.
- На полтинник до получки вы не проживете, - сказала я и выдала подруге
триста рублей денежными знаками и пару севших бюстгальтеров для Сонечки,
которой уже ни много ни мало, а целых семнадцать лет, и скоро будут уже и
все восемнадцать.
Подруга тут же упаковала белье, деньги упрятала в дешевенькое портмоне
и раз сто кряду пробормотала: "Я сразу же отдам с получки, ты же знаешь...",
обжигая меня абсолютно голодным взглядом.
- Сонечку-то хоть кормишь? - спросила я.
Альбинка кротко кивнула. Вот эту ее кротость я ненавижу! Сегодня она
меня возмутила особенно сильно, и я даже начала совершенно неприлично
кричать:
- И какого черта тебе сдался Дюбарев? Этот самопальный даугавпилсец!
Этот фальшивый новгородец! Из-за него ты как-нибудь обречешь Сонечку на
голодную смерть!
- Что ты такое говоришь, Наташа? - ужаснулась Альбинка.
- А нечего уходить от вопроса! - продолжала я свое наступление. -
Отвечай, когда тебя спрашивают: зачем тебе эта объедающая вас с дочерью
бройлерная петушатина?
- Не знаю... Я, может быть, еще немного люблю его, - просто ответила
подруга.