"Марина Вольская. Четыре с половиной холостяка " - читать интересную книгу автора

Мелодия, под которую я "висела на заборе", была мне незнакома, но
печальна и грациозна. Я уже как раз собиралась всплакнуть на могучем желудке
Слона по Беспрозванных, но почувствовала, что поднимаюсь вверх, будто на
эскалаторе. Никифоров сделал только пару движений своими экскаваторными
ковшами, и мои губы оказались напротив его. Он решил немедля получить за
один вечер как можно больше удовольствий и приступить к поцелуям, пока я,
одурманенная "Варной" и очарованная нежной мелодией, не опомнилась.
Наверно, так целуются осьминоги или ужинают китообразные. Как бедный
планктон тоннами несется во чрево кита, так и я могла бы быть заглочена
Сергеем Семеновичем, если бы не кончилась музыка. На этом засасывающем
поцелуе я и сломалась: расплакалась, пьяно причитая, что люблю другого. Я
произносила и произносила слово "люблю", смаковала его, перекатывала на
языке и дивилась тому, как оно восхитительно-щемяще, как хрупко и ненадежно.
Слон вытирал мне слезы фирменной золотой салфеткой, умолял о прощении и
вызывался немедленно ехать с повинной головой к моему возлюбленному. Вместо
этого я попросила его отвезти меня домой. У подъезда Никифоров еще раз
попросил простить его, намереваясь, тем не менее, опять поцеловать взасос. Я
его великодушно простила, но от китового поцелуя довольно ловко ускользнула,
юркнув в дверь вперед соседа, который, на мое счастье, как раз тоже
возвращался домой.
Дома, не раздеваясь, я рухнула на табуретку в кухне, замерла,
прислонившись к стене, и попыталась понять, что же со мной случилось. Что
значили эти мои слезы на великаньей груди Слона? Разве может быть что-нибудь
серьезное в пьяных слезах? Ничего! Но ведь до "Золотой чаши" я чуть не
влетела под колеса машины от отчаяния и боли в груди. Ну не могла же я, в
самом-то деле, влюбиться в человека в отрыжечных шароварах! Да еще по
собственному желанию, как в кино! Да еще в первого же по списку! Да еще в
такого, который сует свой ремень даме в блинчики и даже не догадывается
придержать тяжелую дверь! А та дверь, между прочим, могла бы запросто меня
убить - она толстая, цельностеклянная и еще окантованная стальной полосой!
И вообще - я знаю Беспрозванных сто лет! Чего меня разобрало? Неужели
от одиночества? Или из принципа? Как он смеет от меня отказываться? Нет...
Все не то... Все не так... К черту двери и блинчики! К черту шутки! К черту
"Будни тяжелого машиностроения"! К черту доминанту! Так можно далеко зайти.
Так можно влюбиться по-настоящему и запросто впасть в нервную депрессию.
Зачем мне это надо? Валерию Георгиевичу, похоже, женщины вообще не нужны.
Может, он нетрадиционалист, а я на него сдуру глаз положила. В конце концов,
Славик Федоров гораздо лучше его. А про запас у меня имеются еще Женя
Ладынин и темная лошадка Коньков. Не говоря уж о Слоне.
Я решила, что на этом можно наконец и успокоиться, но успокоиться
почему-то не смогла. Я попыталась снять куртку, но, спустив ее с одного
плеча, непостижимым образом запуталась в ней, упала на пол и, уткнувшись в
снятый рукав, расплакалась так же сильно, как недавно убивалась по Сонечке.
Когда слезы естественным образом закончились, я развернулась на спину
и, подложив себе под голову окончательно смятую куртку, стала опять
перебирать в памяти то, что произошло в "Чайной ложке". Думаете, я снова
вспомнила треклятую дверь и блинчики? Ничего подобного! Передо мной стояло
встревоженное лицо Беспрозванных с глазами, напоминающими уже не
смородиновые ягоды, а черные бездонные омуты, и с губами, кривящимися в
вымученной улыбке непонимания того, что с нами происходит. До чего же мне