"Ричард Райт. Черный (Библиотека литературы США)" - читать интересную книгу автора

торжественно объявил, что хочу стать врачом, буду заниматься научными
исследованиями, делать открытия. Опьяненный успехом, я и не задумывался о
том, на какие средства я буду учиться в медицинском институте. Но раз я
сумел за две недели перейти в следующий класс, для меня все возможно, я
все могу.
Теперь я все время был с ребятами, мы учились, спорили, болтали обо
всем на свете; я воспрянул духом, почувствовал необыкновенный прилив
жизненных сил. Я знал, что живу в мире, с которым мне придется сойтись
лицом к лицу, когда я буду взрослым. Будущее вдруг стало для меня близким
и осязаемым, насколько это может почувствовать черный мальчишка из штата
Миссисипи.
Большинство моих школьных товарищей работали по утрам, вечерам и в
субботу, они зарабатывали себе на одежду, на книги, у них всегда были
карманные деньги. Если я видел, как кто-то из наших ребят заходит днем на
перемене в бакалейную лавку, обводит глазами полки и покупает, что ему
хочется - пусть даже всего на десять центов, - это для меня было подлинное
чудо. Но когда я сказал бабушке, что тоже хочу работать, она и слушать
меня не захотела: пока я живу под ее кровом, ни о какой работе и речи быть
не может. Я спорил, доказывал, что суббота - единственный день, когда я
могу хоть что-то заработать, а бабушка смотрела мне в глаза и цитировала
Священное писание:
- А день седьмый - суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный
никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня
твоя, ни скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих; чтобы раб твой и
рабыня твоя могли отдохнуть, как и ты сам...
Решение было окончательное и обжалованию не подлежало. Мы уже давно
жили впроголодь, но бабушку не прельщало мое обещание отдавать ей половину
или даже две трети моего заработка; нет, никогда - Твердила она. Ее отказ
привел меня в бешенство, я проклинал судьбу за то, что вынужден жить с
такими сумасшедшими дурехами. Я сказал бабушке, что нечего ей заботиться о
моей душе, а она ответила, что я еще мал, что мою душу поручил ей господь,
а я вообще ничего не понимаю и должен молчать.
Чтобы защититься от назойливых вопросов о моем доме и моей жизни, чтобы
избежать приглашений, которых я не мог принять, я держался в школе
особняком и, хотя искал общества ребят, старался, чтобы они не догадались,
как далек я от мира, в котором живут они; я ценил их дружбу, хоть и не
показывал этого; был болезненно застенчив, но скрывал это веселой улыбкой
и привычными остротами. Каждый день в большую перемену я ходил с ребятами
и девчонками в лавку на углу, стоял у стены и глядел, как они покупают
бутерброды, а когда меня спрашивали: "А ты чего не завтракаешь?", я
пожимал плечами и говорил: "Я днем не хочу есть". У меня слюнки текли,
когда на моих глазах разрезали булочки и клали на них сочные сардины. Я
снова и снова давал себе клятву, что когда-нибудь я покончу с этой нуждой,
голодом, отверженностью, стану таким, как все, и не подозревал, что
никогда не сумею сблизиться с людьми, что я обречен жить рядом с ними, не
разделяя их жизни, что у меня моя собственная, одинокая дорога и что
потом, через многие годы, люди будут удивляться, как я смог ее одолеть.
Мир открывался передо мной все шире, потому что я мог теперь его
изучать; это значило, что после школы я не иду домой, а брожу по улицам,
наблюдаю, спрашиваю, говорю с людьми. Если бы я зашел домой поесть,