"Инок Всеволод. Начальник тишины (Повесть-притча для потерявших надежду) " - читать интересную книгу автора

неделю, в Москве было снежно и солнечно. "Мороз и солнце, день чудесный!".
Солнышко мое, ты за меня не волнуйся. У меня все очень, очень, очень
хорошо. В институте занятия идут своим чередом. Все очень интересно.
Преподаватели добрые, и учат замечательно. Я по-прежнему снимаю комнату с
подругой из института. Плачу за квартиру стипендией, плюс подрабатываю
уборщицей в поликлинике. Умоляю тебя, не присылай мне ни копейки. Мамочка,
мне хватает денег. Правда!
Как там папочка? Целуй его от меня. Я его люблю и всегда, всегда помню.
Пусть не хмурится, что я редко пишу, просто очень много дел. Учеба и т. д.
А как наша кошечка? У меня ее фотография стоит на полочке. Поцелуй и
ее.
Миленькая мамочка, я очень скучаю по тебе и папе, но особенно по тебе.
Я вспоминаю все то добро, которое ты мне сделала за всю жизнь. Сколько
хорошего, светлого и правильного ты в меня вложила. Прости, что я плохая
дочь. Мне очень тяжело без тебя. Никто меня тут не зовет нежно-нежно
Васильком, как ты меня звала.
Мамочка, я очень скучаю по нашему старенькому фортепьяно, по нашей
итальянской гитаре. Помнишь, как зимой, длинными иркутскими вечерами, мы с
тобой музицировали. О, наш любимый Вивальди! А Лист? Помнишь, какой чудный?
А Гайдн? А Чюрленис? Потом ты брала гитару. Как изящно ты держала ее, словно
на картинах мастеров эпохи Возрождения. И начинала петь. Я наизусть помню
все твои песни. Песни молодежи семидесятых - "Милая моя, солнышко лесное",
"А я еду за туманом, за туманом", "Кораблик"...
Мамочка, спой для меня что-нибудь из наших любимых песен. Спой
"Кораблик". Поверь, я услышу. Честно, услышу. Давай условимся: ты это письмо
получишь через несколько дней; спой для меня первого февраля, в пятницу,
днем. Мамочка, я сяду, и буду слушать, и буду плакать... Но ты, мамочка, не
плачь, ты играй, играй, играй для меня...
Нежно любящая, твоя дочурка Василек.
Москва, 29 января 2002 года.


Глава седьмая.

Мамаша

Поднявшись на нужный этаж одного из сталинских десятиэтажных домов на
Краснопресненской, Влас с силой надавил на серую кнопку звонка. За мощной
железной дверью раздалась трель механического соловья. Отворила дверь
худенькая женщина, лет сорока, миловидная, но с явными следами порока на
лице. Десять лет заключения научили Власа видеть на лицах эти следы. "Ничего
себе, красавица, - присвистнул про себя Влас, - и не брюнетка вовсе...".
- Не стесняйся, молодой человек, входи, - знакомым писклявым голосом
пригласила женщина. - Ты ведь Влас? Это ты звонил по объявлению?
- Я, - ответил Влас и перешагнул порог.
В просторной прихожей царил полумрак. Кроме вешалки, там стоял
маленький круглый столик и два стула. Над столом висела лампа с безвкусным
бордовым абажуром, на стене - огромная фотокопия картины "Даная" в багетовой
раме под бронзу.
- Садись, дружок, - развязно-игривым тоном предложила хозяйка, указывая