"Шломо Вульф. В обход черной кошки" - читать интересную книгу автора

себе закатить глаза, пряча. Вслед за слугой из дверей, извиваясь и свистя
в воздухе плетью хвоста, вылетел чёрный паукообразный дог, последнее
достижение российских генетиков-кенологов, кинулся к Марине, лизнул ей
руку, и только потом бросился к ногам хозяина, джентльмен в прошлых
поколениях. В застеклённой конюшне радостно заржала лошадь, звеня поводом.
Всё это замыкал серебристый стабилизатор личной сверхзвуковой авиетки для
деловых поездок по всему миру, проглядывая за дальними массивными
заснеженными елями небольшого поместья. "Позвольте предложить вам руку," -
неожиданно для себя произнес Мухин, протягивая Марине ладонь, хотя это
полагалось делать молча. "И сердце? - еще более неожиданно для себя выдала
Марина свои бушующие в сознании безумные мечты. - Простите, ради бога, -
спохватилась она. - Я больше не буду шутить так глупо." "И сердце, и всё,
чем я владею! - вдруг горячо сказал Мухин официальную формулу брачного
предложения и привлек её к себе. - Вы угадали..." "Не надо и вам шутить
так глупо... - задыхаясь после ответного поцелуя произнесла она. - Так, на
улице, брачные предложения не делаются, князь... Тем более незнакомым
коммунисткам-психопаткам. Вы рискуете - а что, если она согласна?.. Ведь
больная же, не ведает, что творит..." Мухин обалдел: она что, тоже читает
мысли? Этого нехватало! ТАКОЙ монополии он никому уступать не собирался.
"Ладно, будем считать, что мы оба не умеем тонко шутить, - улыбнулся он и
взял её под руку. - Хотя, - добавил он поспешно, - я и не собирался
шутить, Марина." "Я тоже... Андрей," - еще быстрее сказала она и сама
потянулась губами к его лицу." Они оба забыли и о мечущимся вокруг доге и
о скромно исчезнувшем татарине, слившись в одном желании не расставаться
больше ни на миг и ни на дюйм...


***

Сенатор Матвеев напряженно вглядывался в почти готовый протрет своей
неповторимой персоны. Лейканд в своем неизменном полтораста лет рабочем
наряде переводил неприятно прищуренный глаз с оригинала на копию и
улыбался половиной рта, как не без ехидства изображали коллеги самого
Вячеслава Абрамовича. В просторной студии было тихо, от стен, с потолка,
даже откуда-то из-под пола лился мягкий свет. За невидимой стеклянной
стеной-окном, словно наметенный на паркет, лежал нетронутый бело-голубой
пушистый снег, в котором тонули ели со снежными шапками на каждой
просторной лапе. Сенатор сидел в кресле напротив картины окаменело.
Портрет его восхищал, но мучила мысль, что еврей все-таки что-то задумал.
Как заметить это самому, пока пресса именно на это что-то не указала?
Практический острый ум наследственного кулака подсказывал Матвееву, что он
получил сейчас нечто невообразимо более значительное, чем все его
политические и художественные победы, что его в общем-то заурядная семья
отныне получает в его лице бессмертие, недостижимое ни при каком личном
успехе. Сам будучи неплохим художником с дипломом Академии художеств, он
мог оценить работу профессионально. Но еврей просто не мог не заложить в
портрет злейшего врага его народа хоть какого-то подвоха, не мог! Где же
он?
Лейканду, со своей стороны, нравились динамичные картины Матвеева - борьба
быка с волками, травля волками зайца, борьба сильного и слабого, пусть