"Шломо Вульф. На своей земле" - читать интересную книгу автора

территории не установлены системы залпового огня, нацеленные на Газу? И
какая гарантия, что тот же партнер не воспринимает Ор-Йегуду таким же
ущемлением своей независимости, как и это поселение?"
Журналисты с интересом снимали эффектную даму крупным планом. Ее визави
слу-шал невнимательно. Все эти соболезнования, политические склоки на
публике и го-рячность его оппонентов давно ему осточертели. Как и вся его
деятельность, с кото-рой он просто не мог свернуть, не потеряв свою
политическую нишу и все связанное с ней в этой нелегкой жизни. Он не
воспринимал всерьез ни свои, ни чужие доводы, достоверно знал, что Арафат,
конечно, сукин сын и мерзавец, враг евреев и прочее, но какое это все имеет
значение? В конце концов, уборщик на пляже, сметая на совок вчерашнюю
блевотину, вовсе не обязан ее нюхать. Работа есть работа. Не почетная и не
позорная. У этого известного всему миру человека миротворчество было
работой. А люди, подобные этой довольно привлекательной особе, были ему
отвратительны своей неприличной в наше время искренностью. Надо ее поставить
на место, поду-мал он. И сделать это надо самым убедительным образом...
"Прости... геверет, ты что, здесь живешь?" "Нет, я живу в Хайфе. И
здесь потому, что именно тут вы с Арафатом убиваете моих друзей." "Но по
национальности ты..." "...такая же израильтянка, как и ты, господин
экс-министр. И это, пожалуй, един-ственный случай за последние десять лет,
когда я этого стыжусь. Ибо держать на свободе в Израиле таких израильтян как
ты - позор для моей страны." "А за что же, по-вашему, меня... нас всех, кто
вас в нашем Израиле не устраивает, держать в тюрь-ме?" "Как это за что? В
любой стране ее гражданин, проявивший открытое сотрудничество с врагом во
время войны, немедленно отправляется на скамью под-судимых. Даже если у него
хватает наглости приехать полюбоваться на свою не-виную жертву."
"Весь мир, - взорвался потный волосатый тип из свиты миротворца, -
поражается бессердечию поселенческих чудовищ, которые приносят жизни
собственных жен и детей на алтарь своей фашистской идеологии - оккупации
другого народа!" "Зяма, - вдруг обратилась ко мне Таня. - Ты здесь чем
занимаешься?" "Судомоделизмом, - растерялся я. - Готовлю модель к выставке в
Париже." "А кто же тогда занимается оккупацией суверенной Палестины и
угнетением ее свободолюбивого народа? Ты?" "Я? - удивился смуглый худой
поселенец. - Мне саженцы и удобрения никак не за-везти. Урожай тюльпанов под
угрозой. Голландцы выставят такую неустойку... А дорога простреливается. Три
грузовика вернулись..." "Ага, значит и не ты... - Таня окинула взглядом
пришибленную случившимся несчастьем толпу более чем свое-образных фашистских
оккупантов. - Ясно. Тут не обошлось без пятой колонны, как ты как-то
выразился, господин депутат. Скорее всего, - обратилась она по-русски к
женщине, державшей за руку девочку лет пяти, - это все-таки ты. Вот и
ребенка привела сюда, на алтарь своей фашистской идеологии? - Дама из свиты
лихорадочно переводила миролюбу слова его настырной оппонентки. - Тебе что,
больше делать тут нечего, как угнетать родной этому господину палестинский
народ? Ты именно для этого приперлась в его страну из своей России?" "Да вы
что! - всплеснула та руками, а девочка едва удержала на поводке недавно
подаренного ей щенка. - Какой фашистской? Это там нас фашисты выпихивали -
убирайтесь в свой Израиль. А тут я в гостинице работаю, белье меняю, стиркой
занимаюсь. Мне всякой политикой... Так сейчас никто к нам не едет, господин
министр..." "Экс-министр, - злорадно по-правила ее Таня. - Попятили гада.
Только его сословию что плевок в лицо, что Божья роса, один хер." Придворная