"Вирджиния Вулф. Эссе" - читать интересную книгу автора

И наш восторг не иссякает на протяжении всей книги, он не позволяет ни на
миг перевести дух, подумать, оторвать взгляд от страницы. Мы так
поглощены, что всякое движение в комнате кажется нам происходящим там, в
Йоркшире. Писательница берет нас за руку и ведет по своей дороге,
заставляя видеть то, что видит она, и ни на миг не отпуская, не давая
забыть о своем присутствии. К финалу талант Шарлотты Бронте, ее горячность
и негодование уже полностью овладевают нами. В пути нам попадались разные
удивительные лица и фигуры, четкие контуры и узловатые черты, но видели мы
их ее глазами. Там, где нет ее, мы напрасно стали бы искать и их.
Подумаешь о Рочестере, и в голову сразу приходит Джейн Эйр. Подумаешь о
верещатниках - и снова Джейн Эйр. И даже гостиная [у Шарлотты и Эмили
Бронте одинаковое чувство цвета, "...мы увидели - и ах, как это было
прекрасно! - роскошную залу, устланную алым ковром, кресла под алой
обивкой, алые скатерти на столах, ослепительно белый потолок с золотым
бордюром, а посредине его - каскад стеклянных капель на серебряных
цепочках, переливающихся в свете множества маленьких свеч" ("Грозовой
перевал"). "Но это была всего лишь красиво убранная гостиная с альковом,
оба помещения устланы белыми коврами, на них словно наброшены пестрые
гирлянды цветов; белоснежные лепные потолки все в виноградных лозах, а под
ними контрастно алели диваны и оттоманки, и на камине из бледного
паросского мрамора сверкали рубиновые сосуды из богемского стекла; высокие
зеркала в простенках между окнами многократно повторяли эту смесь огня и
снега" ("Джейн Эйр")], эти "белые ковры, на которые словно брошены пестрые
гирлянды цветов", этот "камин из бледного паросского мрамора, уставленный
рубиновым богемским стеклом", и вся эта "смесь огня и снега", - что такое
все это, как не Джейн Эйр? Быть во всех случаях самой Джейн Эйр не всегда
удобно. Прежде всего это означает постоянно оставаться гувернанткой, и
притом влюбленной, в мире, где большинство людей, - не гувернантки и не
влюблены. Характеры Джейн Остен, например, или Толстого в сравнении с нею
имеют миллионы граней. Они живут, и их сложность заключается в том, что
они, как во множестве зеркал, отражаются в окружающих людях. Они переходят
с места на место независимо от того, смотрят за ними в данную минуту их
создатели или нет, и мир, в котором они живут, представляется нам
самостоятельно существующим, мы даже можем, если вздумаем, его посетить.
Ближе к Шарлотте Бронте силой убежденности и узостью взгляда, пожалуй,
Томас Гарди. Но и тут различия просто огромны. "Джуда Незаметного" не
читаешь на одном дыхании от начала и до конца; над ним задумываешься,
отвлекаешься от текста и уплываешь караваном красочных фантазий, вопросов
и предположений, о которых сами персонажи, быть может, и не помышляют.
Хотя они всего лишь простые крестьяне, мысли об их судьбах и вопросы,
которыми задаешься, на них глядя, приобретают грандиозные масштабы, так
что подчас самыми интересными характерами в романах Гарди кажутся как раз
безымянные. Этого качества, этого импульса любознательности Шарлотта
Бронте лишена начисто. Она не задумывается над человеческой судьбой; она
даже не ведает, что тут есть над чем подумать; вся ее сила, тем более
мощная, что область ее приложения ограничена, уходит на утверждения типа
"я люблю", "я ненавижу", "я страдаю".
Писатели, сосредоточенные на себе и ограниченные собою, обладают одним
преимуществом, которого лишены те, кто мыслят шире и больше думают о
человечестве. Их впечатления, заключенные в узких границах, компактны и