"Лео Яковлев. Чет и нечет" - читать интересную книгу автора

некоторые из них.
Я никогда не работал ни столяром, ни плотником, ни кочегаром, ни ночным
сторожем, ни дворником, ни кладбищенским служителем, ни санитаром морга.
Я не участвовал в геологических экспедициях, не рубил лес и не выступал
в цирке. Не состою и никогда не ходил в профессорах Оклахомского,
Мичиганского, Канзасского, Ютского и других университетов в ненавистных
русскому народу и его правителям Соединенных Штатах Америки.
Я не только никогда не жил, но и никогда не был в Израиле, Германии и
США, где любят пребывать новые рыцари русской культуры и картавые русские
патриоты современной формации.
Я не имею "фазенды" на берегах Бискайского залива или на гибралтарской
скале и не живу сразу в нескольких экзотических местах (особенно меня
поразил некий новорусский литератор, чьим местожительством одновременно
являлись Соломоновы острова, Гурзуф и Тибет, или Непал, что для меня одно и
то же).
Я не состою в "творческих" союзах, объединяющих великих русских (или
русскоязычных) писателей, поскольку не ощущаю какого-либо своего
специфического величия и не обнаруживаю в себе пресловутой русской души.
Я не являюсь лауреатом литературных премий имени Фаддея Булгарина,
Аракчеева, Каткова, князя Мещерского и других столь же уважаемых людей.
Я не учился в советских и несоветских заведениях, которые герой моей
книги именует "институтом" и "высшими курсами литературной госбезопасности".
Этот перечень моих недостатков, включая проявления "растленного влияния
Запада", да и не менее "растленного" влияния Востока тоже, можно было бы
продолжать до бесконечности.
Как и у всякого человека, умеющего читать и предававшегося этому
интеллектуальному разврату с четырех лет, у меня годам к четырнадцати
появилась несколько запоздалая мысль о писательском служении. Запоздалая,
потому что обычно мечты стать милиционером, пожарником, писателем или
летчиком поселяются в душе ребенка годам к восьми-десяти. У меня, однако, в
эти годы становления личности были другие заботы: я добывал себе пропитание
различными способами - трудами и ухищрениями, в том числе, выполняя
обязанности подпаска, как и положено отдаленному потомку пастушеского
народа, который, как говорил Тарле, "был силен в литературе" и потому не
потерялся в дебрях истории, как многие другие.
Когда же я созрел для бесплодных мечтаний, в моей большой довоенной
семье остался лишь один мужчина, не попавший в отличие от всех других моих
близких на фронт по причине дряхлости лет и потому не погибший в мясорубке,
именуемой Второй мировой войной, как мой отец, его брат и все прочие мои
родственники мужского пола, находившиеся в "призывном" возрасте.
Этот уцелевший мужчина - вышеупомянутый историк-академик Евгений
Викторович Тарле - разрушил мои мечты одной фразой: "Что бы ни случилось,
держись подальше от всего, связанного с идеологией, а то будешь таким же
несчастным, как и я". Конечно, в те времена я еще не представлял себе
масштабов идеологического террора, не знал, что "мы на идеологии не
экономим" (как говаривал местный Геббельс - слабоумный Мишка Суслик,
отправляя на уничтожение тираж очередной не "пондравившейся" ему книги), но
назойливость, с которой "советская власть" засирала идеологическим мусором
даже детские мозги, меня, естественно, раздражала.
Я пережил и то время, когда ведомство того же самого слабоумного