"Янка (Яна Дягилева). Стихи и песни." - читать интересную книгу автора

to kill you. Лучезарный рокер в полной гармонии с миром масляно
лжив - как Борис Гребенщиков, этот фонтан фальшивого света.
...Те, кто видел первые Янкины квартирники в Москве, помнят,
сколько от нее исходило тогда жизненной силы, энергии, мощи чувства
- несмотря на совершенно безысходные тексты. Но в сумме с размахом
творческой безбрежности безысходность выглядела высокой трагедией.
Духовно анемичная, изверившаяся Москва ходила на Янку как куда-то в
эпоху Возрождения - дивясь в ней той силе чувств, какую не видела в
себе.
Янка дальше и дальше пела почти все те же песни - только бе-
зысходности в них становилось все больше, а энергии - все меньше.
Мы ее ели.
В обмен от нас она получала не энергию же, не ответный свет, а
до боли конструктивные предложения: "Давай, мы тебе альбом запишем".
Конструктивизм и Возрождение. Конструктивизм и барокко. Конс-
труктивизм и домик в деревне с аистом.
Сейчас мы, которые еще недавно были слабее ее стократ, гово-
рим: "самые незащищенные - обречены".
Мы ее доели.
...Похороны ее 19 мая - на кладбище под Новосибирском - были
какие-то странные, полуидиллические. Кладбище оказалось в густом
березовом лесу - могилы прямо посреди берез. Небо было совершенно
голубое, без единого облака. Под голубым небом, в зелени несли ма-
ленький красный гроб. Стояло много новосибирских хипейных девочек с
жалобными глазами. Одна была в огромных клипсах с фото-янками в
черной окантовке. Другая сказала: "Она была слишком чистой, чтобы
жить в этом мире" (Егор?). Кто-то тихо, просветленно плакал. Пили
водку. Пели птицы.
В какой-то момент я на секунду отключился и подумал: "Господи,
наконец-то мы выбрались в лес!"
Жизнь Янки получилась трогательно маленькая (и одновременно
огромная), законченная и цельная. Вместе со всеми ее песнями, не
имевшими никакого отношения к "искусству" (ср., скажем, с Ахмато-
вой) - это были только верные и чистые ноты той же жизни. У Башла-
чева в песнях были и собственно "искусство", и просто жизнь - он
оказался словно мостом от искусства литературы к чистой Янке. Путь
Башлачева был длиннее, сложнее и извилистее, но дорогу он ей проло-
жил (не к смерти, смерть здесь только следствие). Янке перемещаться
уже не пришлось: она сразу появилась как абсолютная точка на конце
его движения - точка, где искусства уже нет, где оно смешно и не
нужно. Где остается чистая жизнь, отлитая в слова, сконцентрировн-
ная до оцепенения. Грань, на которой долго не устоять: либо иди на-
зад, "на продажу", либо - вперед, но там уже не пространство-время,
а вечность.
У Шевчука, например (почему, почему опять Шевчук? причем тут
Шевчук?) такая вещь-жизнь, где ни тени искусства, была вообще всего
одна - "Счастливый билет" - в том виде, в каком он был записан на
"Периферии". С совершенно корявым, пестрящим нелепейшими наречиями
текстом. Тем не менее, тогда, стало понятно, что, скажем, Гребенщи-
ков - уже только метафизические ананасы в шампанском, а вот ЭТО -