"Владимир Яременко-Толстой. Мой-мой " - читать интересную книгу автора

- Только трусы я снимать не буду! - осмотрительно предупреждает
Света.
От этих слов мой бедный член вскакивает в трусах как ошпаренный, но
вырваться на волю ему не дают плотные оковы брюк. Ткань в области паха резко
натягивается и заставляет меня сложиться пополам прямо с фотоаппаратом в
руках. В такой неестественной позе я мелкими шажками медленно придвигаюсь к
подоконнику, чтобы опереться и перевести дух. Света, занятая беседой с
Гадаски, кажется, ничего не замечает.
Господи, что же это такое? За что такое искушение? Как тяжела работа
фотографа, как часто приходится себя сдерживать для достижения высоких
художественных результатов! Работа всегда стоит у меня на первом месте, а
все остальное уже как получится. Как это порой бывает непросто!
Оба мои окна выходят на южную сторону и помещение залито ослепительным
солнечным светом. Света раздевается улыбаясь. Тим достает свою камеру. У
него тоже "Nikon", как и у меня, только попроще, хотя также с внушительным
зумовским объективом-пушкой. Света высвобождает из одежды свою мощную пышную
грудь и, придерживая ее двумя руками, отступает к стенке. Мы, словно по
команде, дружно взводим затворы фотоаппаратов и начинаем беспощадно
расстреливать ее одновременно из двух орудий. "Zoom-in, zoom-out".
Фотография как имитация полового акта. Может быть, именно из-за этого
женщины имеют подсознательную тягу к фотографированию, сами не до конца
понимая ее природу?
Со Светой надо будет работать еще. Она пока еще явно не готова отдаться
двум знаменитым фотографам. С ней нужно действовать терпеливо и осторожно.
Сначала показать фотографии, похвалить, а затем предложить сниматься еще,
только уже без трусов. В таких делах иногда приходится быть дьявольски
последовательным и терпеливым. Наверное, я займусь ней уже после отъезда
Гадаски.
Зачем же он уезжает? Жизнь в Лондоне не сравнить с жизнью в
Санкт-Петербурге. Центр мира, я в этом совершенно уверен, сейчас находится
именно здесь. Везде в Европе в настоящее время однообразно и скучно, об
Америке я даже не хочу говорить. Москва напрочь лишена духа романтики и
гомогенного архитектурного центра с неповторимой атмосферой города. Остается
лишь Санкт-Петербург. Здесь есть что-то неуловимо-неповторимое и волшебное.
Это город-сказка с его мистической и непредсказуемой иррациональностью,
когда-то метко подмеченной и схваченной пером Достоевского и сделавшей его
гениальным.
Когда я живу за границей, моя жизнь подчиняется одним законам. Когда я
живу в Петербурге - совершенно другим. События и люди переплетаются здесь
странным образом вместе, здесь цепи случайных на первый взгляд совпадений
выстраиваются в закономерный логический ряд. И жизнь моя здесь становится
как бы литературной. Мне хочется записывать ее день за днем, строчка за
строчкой, ничего не забывая и не упуская, потому что любое событие здесь
важно и значимо, имея свой собственный код и свои последствия.
Сейчас я пишу этот роман, уже написанный жизнью. Я просто перевожу
события в текст. Я сажусь за стол, настраиваюсь на какую-то невидимую волну
и начинаю получать готовые фразы и предложения, затем разбиваю их на абзацы
и главы, и сам удивляюсь написанному. Мне кажется, что я в чем-то подобен
поэту Орфею из одноименного фильма Жана Кокто, получавшему и записывавшему
стихи из радиоприемника. Правда, у Орфея была совершенно иная история. У