"Михаил Яворский. Поцелуй льва " - читать интересную книгу автора

вернуться во Львов. Но эта неуверенность ничего общего не имела ни с ней, ни
с паном Ковалем.
Если я вернусь в школу, то стычки с директрисой не миновать. Она не
глупая. Прийти к ней с пустыми руками просто невозможно, так как, если верит
прессе, враги народа не дремлют. Она сделала бы вывод, что мне (да и
Богдану) нельзя доверять. Последствия очевидны. Последние месяцы даже
местных "старых коммунистов" критиковали, публично обвиняя в "идеализме",
называли "замаскированными буржуазными националистами", отправляли в ссылку.
Партия "чистила свои ряды" от "плевел" и меняла их на пришельцев из
центральной России. Сестре пани Шебець Ульяне, которая верила в коммунизм,
как преданный христианин верит в Иисуса, выпала судьба первых христиан.
Василий, наш бывший сторож, который после освобождения стал членом исполкома
города Львова, тоже исчез. Когда-то его фотографии часто появлялись в
газетах. Его называли "настоящим пролетарием" и "преданным строителем
коммунизма", но после чистки о нем не было никаких вестей.
Я был на распутье и не знал, какой дорогой идти. Казалось, все они вели
в тупик. Самой привлекательной было бегство на Запад. Это было рискованно,
особенно летом, но я был готов к опасностям. Одно меня волновало - что об
этом скажет мама.
Я решил на все лето остаться в Яворе, помогать матери. В конце лета я
сказал бы ей, что возвращаюсь в школу. Она бы провела меня до станции.
Однако, вместо того, чтобы ехать во Львов, я выпрыгнул бы из поезда там, где
он самое ближе подходит к границе. А дальше дорогу я знал.
Я рассказал о такой возможности Богдану. Сначала он пришел вне себя,
обвиняя меня в измене Организации, а потом согласился, что я имею резон.
Готовясь к переходу границы, я решил взять с собой револьвер. Я спрятал
его в Марксовом "Капитале". Эта книжка имела соответствующие размеры. Я
положил револьвер на страницу 77 (счастливый номер), обвел его контуры, и
затем одну за другой вырезал страницы. Это была медленная нудная работа. Мне
приходилось постоянно затачивать лезвие ножа. Наконец вырез был достаточно
глубоким - револьвер вошел в него как рука в перчатку.
В воскресенье 22 июня 1941 года по дороге на станцию, я нес его в
заплечной сумке вместе с несколькими другими книгами, грязными рубашками,
бельем и зимними носками, которые мама велела привезти, чтобы заштопать.
Я мог бы сесть в трамвай, но так как они ходили очень нерегулярно и мне
необходимо было делать две пересадки, я решил идти пешком. Так было быстрее
и безопаснее.
Наступил рассвет - время, когда команды "черных воронов" уже спали, а
пекари просыпались и приступали к работе. Вдоль улицы, по которой я шагал на
станцию, выстроились одноэтажные домики, все одного размера, по два окна
возле входных дверей, однообразно покрашенные фасады. Это были дешевые
"железнодорожные дома", построенные в начале столетия для железнодорожников.
Сейчас их жители еще спали. В некоторых были приоткрыты окна - было
слышно храп. Кроме этого звука было слышно разве что ласточек. Они летали
над домами, словно танцевали в потоках ветра, падали вниз, иногда
проносились над моей головой, словно приглашая к своим играм.
Улица Железнодорожная сливалась с улицей Городоцкой. Немного погодя я
вышел на перекресток, далее свернул на Привокзальную - широкую улицу
вымощенную булыжником. Посреди нее тянулись две трамвайные линии, а обочина
была обрамлена каштанами и изящными газовыми фонарями. Улица выходила на