"Йоханнес Вильгельм Йенсен. Христофор Колумб " - читать интересную книгу автора

непреодолимому искушению, словно слыша издали манящий звон стаканов,
украдкой уходят в таверну. Трудная выдалась ночка! Многие парни болтаются
таким образом, как маятник, взад и вперед, между миром земным и небесным.
Лишь один человек ни разу не вышел из церкви до самой последней минуты.
Тот, кто поведет корабли, Христофор Колумб. Час за часом стоит он на коленях
перед изображением Святой Девы, благоговейно сложив свои большие волосатые
шкиперские руки, стоит с застывшими чертами лица, с впалыми глазами и щеками
от бдения, молитвы и серьезных дум. Свет восковых свечей озаряет могучую
голову с рыжей гривой, подернутой сединою, и удивительными голубыми глазами
под орлиными бровями, которые кажутся почти белыми на пылающем медно-красном
от загара и ветра лице; оно - воплощение постоянной борьбы с непогодою, как
вся эта, выше обыкновенного роста человеческого, крупная фигура, полная
внутреннего покоя - олицетворение отдыхающей силы, мощи физической и
духовной. Если этот человек искатель приключений, то во всяком случае не
легкомысленный бродяга, ибо он твердо знает, чего хочет, и уже одни плечи
его и спина говорят в его пользу.
Что, собственно, переживает сам адмирал, какие чувства и думы шевелятся
в нем - по лицу его не прочесть. Глаза у него как-то воспалены, но ведь в
церкви такая жара, воздух в тесном помещении тяжелый, насыщенный
благоуханным дымом, кадильным и сладковатым чадом восковых свечей; их
маленькие огоньки словно обведены цветными кругами, как невыспавшиеся глаза;
слишком многолюдно в церкви, воздух как в теплице или в покое родильницы,
пропитанном звуками и запахами; священнослужители читают положенные молитвы,
кадят и позванивают в колокольчики, башенные колокола звонят и сотрясают
стены церковные, орган гудит и гудит; месса растет, подымается ввысь, словно
на хребте волн с пеной торжественных латинских заклинаний; как сквозь дымку,
глядят сквозь туман ладана изображения святых, а Христофор Колумб
по-прежнему недвижно стоит на коленях перед алтарем. Створки дверей
церковных хлопают, впуская свежий воздух; то входят, то выходят матросы;
когда двери отворяются, в церковь уже проникает синеватый утренний свет;
скоро день; сами священнослужители зевают, прикрывая рот ладонью, и
стараются сморгнуть сон с сухих покрасневших глаз. Словно свитое из паутины
и пыли выступает церковное помещение из мрака; наружный свет постепенно
выращивает колонны и стены; огоньки восковых свечей блекнут; ночь и день
угрюмо встречаются в утренней полумгле; матрос, набегавшись за ночь из
церкви в кабак и обратно, икая, засыпает посредине "Богородицы" и снова
просыпается, стукнувшись лбом о церковный пол, охает и не может сообразить -
не то он жив, не то мертв!..
А на воле, за дверями церковными, гуляет холодный утренний ветерок, и с
реки подымается пахучий пар. Выступают из мрака корпуса и мачты судов; три
корабля стоят, совсем готовые к отплытию с полунатянутыми парусами; судовые
фонари гаснут, - и без них достаточно светло; корабельные шлюпки полощатся в
то набегающей, то отбегающей волне между судами и берегом; на суда грузят
последние нужные для плавания припасы и предметы.
В таверне в самой гавани группы матросов подымают стаканы, в последний
раз чокаясь с друзьями на прощание. Здесь собрали около себя большой кружок
братья Пинсоны, капитаны двух кораблей, и еще раз обсуждают план предстоящей
более чем рискованной экспедиции. Они чувствуют себя центром общего
внимания, но не спесивятся; имеют, разумеется, что сказать, но говорят тихо,
с достоинством людей знающих, и это заставляет слушателей теснее сбиваться