"Йоханнес Вильгельм Йенсен. Рождественский покой ("Химмерландские истории")" - читать интересную книгу автора

красивого дома, потом, подышав воздухом у ворот пасторского двора и подивясь
на незнакомые цветы за блестящими оконными стеклами в глубине комнаты, они
ушли из города, взявшись за руки, и воротились домой, когда стало уже
темнеть. Карен-Марие было всего два года, совсем малышка, она плакала, когда
ее мыли. Йеппе и Лаурина во всем ее превзошли. Они могли уходить из дома и
немало повидали, им были знакомы все цветы и букашки на пустоши, они рвали
камыш и блестящие метелки осоки, копили красные камешки и цветные черепки.
Они собирали крошечные шишки восковника и играли ими, воображая, что это
коровы, лепили возле дома пирожки из грязи и пускали щепки плавать по луже.
Все лето они играли в крутом овраге, где теплый песок просачивался между
маленькими пальцами босых ног. Теперь зима надолго заперла их в доме. Когда
наступала оттепель, можно было просунуть в дверь красную от холода ручонку и
ловить капли с крыши или лизнуть горькую водичку на оттаявшем стекле. Зимой
их прибежищем была откидная кровать у окна, ночью она открывала им свои
теплые пуховые объятия, день они проводили на ее истертой блестящей крышке.
Все свое имущество они хранили на подоконнике - красивые камешки и прочие
драгоценности, найденные в земле, принадлежали Йеппе, тут же лежали
сокровища Лаурины - обрывки шерстяных ниток и бумага из-под цикория; у
крошки Карен-Марии не было ничего.
Когда дети были умыты и облачены в купленные в городе блузки, мать
принялась стелить на стол белую скатерть, а ребятишкам велела не нарушать
праздничное настроение, вести себя послушно и не шуметь. Каша в этот вечер
была довольно белая, из хорошей крупы, не из той, своей, что варили по
будням, она пыхтела, будто изо всех сил старалась быть вкусной. А мать была
такая тихая и ласковая. Когда высокий и сутулый Тёрве Кристенс окончил
работу и, входя в дом, нагнулся под притолокой, то увидел в полутемной
комнате трех своих отпрысков, сидевших в ряд на откидной кровати за белым
столом, три пары крошечных деревянных башмачков, торчавших из-под стола, три
намытые до румянца рожицы и три белобрысые макушки.
В доме воцарилась тишина. Пока еда поспевала, трое малышей глядели, как
отец моется - ему тоже пришлось вытерпеть это наказание под праздник,
готовясь прикоснуться к таинству. Потом они принялись трапезничать: сначала
поели вкусной каши, а после - жареной свинины с картошкой. На душе у всех
было светло. Повсюду в окрестных домах, даже в самых бедных, ярко светились
окна, для каждого эти минуты были торжественными. Тёрве Кристенсу доставляло
радость смотреть, как его ребятишки с блестящими, словно алмазы, глазами
жадно уплетали лоснящуюся от жира свинину, ухватив куски маленькими
пальчиками. В горнице стало тепло. Хозяйка собиралась еще чем-то порадовать
их; за печной заслонкой что-то бурлило и пахло слегка подгорелым. Сальная
свеча, стоявшая на столе, озаряла золотым светом горницу, в которой царил
драгоценный покой.
И тут кто-то стукнул в оконное стекло. Осколки посыпались Лаурине на
голову. Хозяйка закричала истошным голосом. Тёрве поднял глаза и увидел, как
в разбитом окне блеснула торфяная лопата.
Он встал, выпрямился во весь рост, его небритое лицо смертельно
побледнело.
За окном Забулдыга, как ни в чем не бывало, заорал:
- Сейчас я тебя, святой Бонифаций, намажу дегтем, черт бы тебя побрал!
Тёрве Кристенс давно смастерил копье на случай, если Забулдыга станет
угрожать лишить его жизни. Он снял копье с притолоки и пошел к двери.