"Уильям Батлер Йейтс. Кельтские сумерки" - читать интересную книгу автора

теперь он взялся воспитывать в себе спокойствие и силу и опасался, что
чересчур эмоциональная жизнь художника может всерьез ему в том помешать. И
тем не менее стихи свои он охотно цитировал на память. Часть из них так и не
была никогда записана. Вдруг мне показалось, что он как-то странно
оглядывается вокруг. "Вы что-нибудь видите, К.?" - спросил я. "Женщина,
сияющая и крылатая, с распущенными длинными волосами стоит у двери", - был
ответ, или что-то в этом же духе, я уже точно не помню. "Это воздействие
кого-то из живущих, кто думает о нас сейчас и чьи мысли явлены нам в форме
символа?" - спросил я снова; мне и раньше приходилось общаться с
духовидцами, и я вполне освоился с их манерой выражаться. "Нет, - ответил
он, - если бы это были мысли живого человека, я бы ощутил, как его жизненная
сила воздействует на мое материальное тело, у меня забилось бы чаще сердце и
непременно бы перехватило дыхание. Это дух. Кто-то, кто умер уже или никогда
не жил".
Я спросил его, чем он зарабатывает на жизнь, и узнал, что он клерк в
одном большом здешнем магазине. В свободное от работы время он, однако,
бродил по окрестным холмам, беседовал с крестьянами - чокнутыми слегка или
одержимыми, как он сам, духами, а не то убеждал людей со странностями или с
нечистой совестью передоверить ему свои беды. В другой раз, когда уже я
оказался у него в гостях, выяснилось, что люди шли к нему буквально один за
другим и несли с собой проблемы свои, свою веру и неверие, чтобы разглядеть
их получше в сумеречном свете его ума. Иногда видения посещают его прямо во
время разговоров с такими вот посетителями; мне говорили, что он описывал
разным людям самые интимные подробности давнишних каких-то событий, детали
жизни и быта их друзей, живущих едва ли не на другом краю света, чем
приводил их в буквальном смысле слова в трепет перед таинственными
способностями странного их наставника, который по возрасту многим из них
годился по меньшей мере в сыновья, но был прозорливей, чем самые старые и
мудрые из них.
Стихи, которые он мне читал, можно было бы и не подписывать - там был
он сам и его видения. Порою речь шла о жизнях, прожитых им, как он считал, в
иных столетиях, иногда - о людях, с кем он говорил, кому помогал понять
собственные их видения и сны. Я сказал ему, что хочу написать статью - о нем
самом и о его талантах, и получил на то дозволение при одном условии, что
имени его и называть не стану, ибо он хотел навсегда остаться "безвестным,
скрытым, безликим". На другой день он прислал мне по почте большую подборку
стихов с запиской следующего содержания: "Вот копии понравившихся Вам
стихов. Не думаю, чтобы я когда-нибудь еще взял в руки перо или кисть.
Сейчас я готовлю себя к другой совершенно деятельности в ином существовании.
Я должен сделать твердыми ветви мои и корни. Сегодня - не мой черед
выпускать цветы и листья".
Стихи были, все до единого, - попытка поймать в тенета смутных образов
некий высший, едва ощутимый смысл. Встречались, и часто, отрывки весьма
недурные, но всегда в окружении мыслей, имевших несомненную ценность для
него самого, но для стороннего глаза - монеты из незнакомого металла с
надписями на чужом языке. Бывало и так, что мысль, прекрасная сама по себе,
испорчена была бесповоротно небрежностью формы, так, словно прямо посередине
фразы он останавливался вдруг в сомнении - а не глупость ли с его стороны
передоверить все это бумаге? Он часто иллюстрировал стихи своими рисунками,
в коих несовершенство анатомии не мешало замечать красоту образа и точность