"Маргерит Юрсенар. Человек, который любил нереид" - читать интересную книгу автора

попа, проплакавшая два месяца о его болезни. Нимфы одурманили его, чтобы
легче вовлечь в свои игры, как простодушного фавна. Он больше не работает
и не заботится о днях и месяцах. Он стал одним из тех нищих, которые едят,
когда почувствуют голод. Он бродит повсюду, избегая больших дорог,
углубляясь в поля или в леса во впадинах пустынных холмов. И утверждают,
что цветок жасмина на сухой каменистой стене или белый камень у подножья
кипариса служат ему знаком того, где и когда он снова встретит фей.
Крестьяне уверяют, что он не состарится: он выцветет, как все, к чему
прикоснулась нечистая сила, независимо от того, на сколько лет выглядит -
на восемнадцать или на сорок. Но его колени дрожат, его рассудок исчезает,
чтобы больше не появиться, и способность говорить не родится вновь: уже
Гомер знал, что силы и рассудок тех, кто спал с золотыми богинями,
сгорели. Но я завидую Панегиотису. Он ушел из реального мира, чтобы войти
в мир иллюзий, и иногда я думаю, что иллюзия - это форма, которую
принимают в обычном восприятии тайные реальности.
Но Жан, - с раздражением сказала мадам Деметриадис, - вы ведь не
думаете, что Панегиотис действительно лицезрел нереид?
Жан Деметриадис не ответил, занятый тем, чтобы приподняться и
поприветствовать трех иностранок, проходивших мимо. Три молодые американки
в одежде из белой парусины шли мягкой походкой по залитой солнцем
набережной в сопровождении старого носильщика, который сгибался под
тяжестью провизии, купленной на рынке.
Как три маленькие девочки, выходящие из школы, они держались за руки.
Одна из них шла с непокрытой головой, с веточкой мирта в рыжих волосах,
вторая была в огромной шляпе из мексиканской соломки, третья же, как
крестьянка, нарядилась в платок из хлопка, и солнечные очки с черными
стеклами защищали и скрывали ее лицо, как маска. Эти молодые женщины
устроились на острове: купили дом подальше от больших дорог, ночью со
своей собственной лодки ловили трезубцем рыбу, осенью охотились на
перепелок; ни с кем не общались и сами делали покупки из-за страха
впустить в интимность жизни экономку; наконец, уединялись, упорно, чтобы
избежать сплетен, может быть, предпочитая им клевету. Я тщетно пытался
перехватить взгляд, брошенный Панегиотисом на этих богинь, ибо его
рассеянные глаза остались пустыми и бесцветными; очевидно, он не узнал
своих нереид, переодетых женщинами. Внезапно он нагнулся, чтобы мягким
движением, как животное, поднять еще одну упавшую из наших карманов
драхму, и я заметил на грубой шерсти его куртки, наброшенной на плечи и
закрепленной бечевками, случайное, но неоспоримое доказательство моей
убежденности: шелковистая ниточка, тонкая ниточка, затерявшаяся ниточка
светлых волос.