"Алексей Кузьмич Югов. Шатровы (Роман)" - читать интересную книгу автора

А легко ли целые сорок верст, да в этакую жарынь, ухабистыми проселками,
через боровые сыпучие пески мчать тяжелую, с откидным верхом коляску, а в
ней две такие туши восседают - хозяин с хозяюшкой! Да еще
пятнадцатилетняя дочка между ними, да еще ведь и кучер на козлах, а как
же!
И добрые кони изнемогли: черные струйки пота прорезают их крупы,
потощавшие за один перегон. Шлейные ремни пристяжных - в клоках мыла.
Бережно, на тугих вожжах искуснейшего возницы, плывет сычовская
тройка - сперва по несокрушимой, не страшащейся ни льдов, ни промоев
шатровской плотине, затем, погромыхивая вразнобой серебряными
ширкунцами-глухариками, позванивая звонкоголосыми валдайскими
колокольчиками, гремит по большому мосту, из отборнейшей сосновой креми,
с подъемными исполинскими заслонами для сброса лишней воды.
Но какая же у доброго мельника на Тоболе в эту пору, в самую засуху,
л и ш н я я  может быть вода? Кто станет сбрасывать голую, даровую
энергию, - уж не Шатров же, Арсений Тихонович, пойдет на такое
безрассудство! Да это все равно, что уголь выбрасывать из топки паровоза,
когда нужно наращать и наращать скорость! Ведь экий у него завозище!
И не выдержало сердце потомственного, старого мельника: Сычов
приказал остановить тройку на малой, средней плотине, едва только
миновали мост. Сопя и кряхтя, накреняя на свой бок коляску, он вылез из
нее, как медведь из берлоги, и приказал супруге и дочке следовать дальше
без него:
- Тихоныч на меня не осердится! Скажите ему: полюбоваться, мол,
вашими плотинами вылез. Он это любит.
Сычов едва успел договорить: руки его доченьки, чадушка
единственного, богоданного, вдруг обняли его сзади, сверху, за плечи, и
она в кою пору выметнулась из коляски прямо на его могучую спину, смеясь
и озорничая:
- Папаша, и я с тобой! Я тоже хочу шатровские плотины посмотреть.
Пускай мамка одна поедет!
Рука ошеломленной матери протянулась вслед ей из коляски и звонко
шлепнула озорницу по заголившейся выше чулка ноге. А голос был
благодушно-ворчливым:
- Ох, ты мне баловушка отцовская! Людей-то хоть бы постыдилась,
коза! Уж не маленькая этак прыгать! Одерни платьице-то!
Но в это время отец уж бережно опустил ее наземь, поцеловал ее
загаром пахнущие, розовые, упругие олокотья. Потом обернулся к коляске и
прогудел шумным от бородищи и густых усов, рокочущим басом:
- Ладно, мать, поезжай одна. А мы тут не долго пробудем.
- Ох, Веруха, Веруха!
Тройка тронулась.
Вера привстала на цыпочки, дотянулась, поцеловала отца. Потом
прицепилась к его локтю: ей все-таки страшновато стало от неистового
шума-грохота водопада - они стояли на самом краю плотины.
Отец высился на юру - огромный, чернобородый, обмахиваясь большим
белым картузом.
Дочь рядом с ним казалась маленькой, но это была уже
девушка-подросток, рано развившаяся, плотно сбитая, с красивыми, четкими
чертами лица, с толстой, хотя и не длинной, темно-русой косой,