"Алексей Кузьмич Югов. Шатровы (Роман)" - читать интересную книгу автора

- Я не про то: а одежда на нем - ровно бы наш, деревенский
парнишечко. И не подумаешь, что таких богатых родителей сын. Уж хватило
бы у папки-то одеть: карман тугой!
- Знамо, хватило бы. Да, поди, надоело ему в гимназиях-то, со
светлыми пуговками да с кокардой, вот и порскает здесь на воле, со
здешней своей оравой, попросту, по-деревенски.
- Все может быть.
Помолчали. И казалось бы, после этого глубокомысленного и
завершающего "все может быть" пора бы и разойтись, заняться каждому своим
делом, - нет, не расходятся! А впрочем, какие такие дела могут быть
здесь, на мельнице, у помольца, чья очередь еще не скоро, здесь, на самом
берегу Тобола, в знойный июльский день, - разве только выкупаться, а
потом и еще раз, погревшись на жарких, отдающих солнце песках. Или
изладив самодельный, из мешочной редины неводок, наловить им, в одну-две
ленивые тони, целое ведро чебаков, пескарей, окуньков, да и сварить
добрую ушицу, щербу, чуть пахнущую дымком, в дорожном котелочке,
подвешенном к перекладине на двух вколоченных в землю кольях. Откушал.
Всхрапнул часок под своей телегой, завесясь пологом от солнышка... Ну, а
потом что? День-от долог! Да и на народе быть - и с народом не
перемолвиться? На мельнице завозно нынче - по неделе живут. В кустах
повсюду слышится глухой звяк, бренчание стальных путал пасущихся без
надзора помольских лошадей. Распряженные, с поднятыми оглоблями возы с
зерном протянулись от самых мельничных ворот аж через большой ближний
лог. И народу, народу!.. Тут и коренной сибиряк, "чалдон", тут и
"расеец" - у этих и посейчас говор "свысока": на  а, протяжный, а уж
давненько на Тоболе! Тут и прищурый гордец - казак-станичник... И о чем
только не переговоришь, чего только не наслушаешься: о войне, первым
делом, что и конца не видать, уж до самого тла повычерпывали здоровых, за
белобилетников принялись - перещупывают; ратников второго разряда
позабирали, детных, пожилых мужиков; киргизцев и тех на войну хотят брать,
якобы на тыловые работы... Солдатик иной, отпущенный по ранению, такого
порасскажет, что только ну и ну! Вот, к примеру, как тюменский мужичок наш
один шибко, говорят, наследил у царя в хоромах - Григорий Распутин. Будто
бы не толи что над министрами, а и над царем, над царицей вытворят, что
захочет! Мыслимо ли такое дело? Нет, говорит, все - истинная правда,
божится и клянется. Повели, говорит, нас перед выпиской из лазарету в
театр-синематограф картину смотреть: как государя-императора Георгиевским
крестом награждают, на фронте. Смотрим картину, огонь погашен, и вдруг
чей-то голос впотьмах: "Царь-батюшко - с Егорием, а царица-матушка - с
Грегорием!" Начальство, конечно, переполошилось. Пустили обратно свет: кто
сказал, кто сказал? Пойди дознайся!.. А только погасят свет, начнут
картину с царем казать - и обратно, опять голос, и то же самое! Так и
бросили - не дали досмотреть картину!


Огромные, тяжелые полотна шатровских ворот распахнуты настежь.
Подворотня выставлена: въезжайте, гости дорогие!
И они вот-вот въедут.
Первой показывается на дальней, предмостной плотине знаменитая
гнедая тройка Сычова, Панкратия Гавриловича. Сычов не терпит тихой езды.