"Карл Густав Юнг. Об индийском святом" - читать интересную книгу автора

как вечную мелодию Индии, плетение и раздирание покрывала, - это
противоречие трогает меня; ибо как же можно увидеть свет без тени, ощутить
тишину - без грохота, достичь мудрости - без глупости? Пожалуй, самое
мучительное - это переживание святости. Мой знакомец был, слава Богу, только
маленьким святым - не сияющей вершиной над мрачными безднами, не потрясающей
воображение игрой природы, а примером того, как мудрость, святость и
человечность могут "уживаться дружно" - поучительно, ласково, восприимчиво,
ладно и терпеливо, без судорог, без желания выделяться, ровно, безо всякой
сенсационности, не нуждаясь в особой огласке, но основываясь на том, что от
века, на культуре - под нежный шелест колышущихся на морском ветру кокосовых
пальм, смыслом - в мельтешащей фантасмагории бытия, спасением - в
связанности, победой - в поражении.

Только-мудрость и только-святостъ, боюсь, в наиболее выгодном освещении
являются в литературе, и там их слава неоспорима. Лао-цзы превосходно и
непревзойденно читается в "Дао дэ цзин"; Лао-цзы со своей танцовщицей на
западном склоне горы, празднующий вечер жизни, уже не столь замечателен. С
запущенным телом только-святого по вполне понятным причинам уже и вовсе
невозможно примириться, особенно если не можешь не верить, что красота -
одно из самых благородных творений бога.

Читать мысли Шри Раманы - прекрасно. В них перед нами встает настоящая
Индия с ее дыханием отвратившейся и отвращающейся от мира вечности, песнь
тысячелетий, подхватываемая миллионами живых существ, словно напев цикад в
летней ночи. Эта мелодия надстраивается над единым великим мотивом, что без
устали, пряча свое однообразие под пленкой тысячи цветовых отражений, вечно
обновляется в индийском духе; его новейшей инкарнацией и является сам Шри
Рамана: это драма ахамкары ("действующего Я", т.е. сознания Я),
противостоящего атману (самости, или Non-ego*) и одновременно в нерасторжимо
связанного с ним. Махариши называет атман также "Я - Я": это характерное
название, ибо самость переживается как субъект субъекта, как собственный
источник и лестница, ведущая Я, чье (ложное) стремление всегда заключается в
присвоении той автономии, предчувствием которой оно обязано именно самости.

* Не-Я (лат.)

Подобный конфликт известен и европейцу: для него это отношение человека
к богу. Современная Индия, как подтверждает мой собственный опыт, в
значительной степени усвоила европейское словоупотребление: "самость", или
атман, и бог - существенно синонимичны. Но некоторым образом в отличие от
западного "человек и бог" эта пара противоположностей или гармония гласит:
"Я и самость". "Я" в противоположность "человеку" - понятие откровенно
психологическое, так же как и "самость", как она предпочитает являться нам.
Поэтому перед нами соблазн признать, что метафизическая проблема "человек и
бог" в Индии сдвинута в психологическую плоскость. При ближайшем
рассмотрении это выглядит все же иначе, так как индийское понятие "Я" и
"самости" на самом деле не психологическое, а, можно сказать, столь же
метафизическое, как "человек и бог". Индус так же далек от
познавательно-критической точки зрения, как и наш религиозный язык. Он,
индус, находится еще в "до-кантовском" состоянии. Эта проблема в Индии