"Карл Густав Юнг. Психологическая теория типов " - читать интересную книгу автора

рассматриваемых различий определенные психические функции. В целом можно
констатировать только одно, что различия, насколько они теперь стали для
меня понятными, заключаются в том, что интроверт, например, не просто
отступает перед объектом и колеблется, а делает это совершенно особым
образом. И поступки свои он совершает не так, как любой другой интроверт, а
тоже совершенно особым образом. Так же как лев поражает своего врага или
добычу не хвостом, как крокодил, а лапами, в которых заключена его
специфическая сила, так и присущий нам способ реагирования обычно
характеризуется нашими сильными сторонами, т. е. использованием нашей
наиболее надежной и развитой функции, что, впрочем, не мешает нам иногда
реагировать и своими специфическими слабостями. В соответствии с этим мы
будем подготавливать или искать одни ситуации и избегать других и тем самым
будем соответственно приобретать специфический, отличающийся от других опыт.
Интеллектуал будет приспосабливаться к миру с помощью своего интеллекта, а
вовсе не как боксер шестой весовой категории, хотя и он может в приступе
ярости употребить свои кулаки. В борьбе за существование и приспособление
каждый человек инстинктивно использует свою наиболее развитую функцию,
которая в результате становится критерием привычного способа реагирования.

Вопрос теперь можно поставить так: каким образом следует так охватить
все эти функции общими понятиями, чтобы они смогли выделиться из
расплывчатости простого индивидуального существования? Грубую типизацию
подобного рода давно уже создала социальная жизнь в фигурах крестьянина,
рабочего, художника, ученого, воина и т. д. или в перечне всех профессий. Но
психологиии с такой типизацией делать практически нечего, потому что среди
людей науки, как однажды ехидно сказал один известный ученый, есть и такие,
которые являются всего лишь "интеллектуальными носильщиками".

То, что здесь имеется в виду, - вещь весьма тонкая. Недостаточно
говорить, например, об интеллекте, ибо это понятие слишком обще и
неопределенно; разумным можно назвать все, что функционирует гладко, быстро,
эффективно и целесообразно. И ум, и глупость являются не функциями, а
модальностями, и они никогда не говорят о том что, а всегда о том, как. То
же самое касается моральных и эстетических критериев. Мы должны суметь
обозначить то, что в привычных реакциях действует в первую очередь. Поэтому
мы вынуждены использовать здесь нечто такое, что на первый взгляд выглядит
столь же ужасающе, как психология способностей XVIII столетия. В
действительности же мы прибегаем к уже имеющимся в обыденном языке понятиям,
которые доступны и ясны каждому. Если, например, я говорю о "мышлении", то
только философ не знает, что под этим подразумевается, но ни один дилетант
не найдет это непонятным; ведь мы употребляем это слово ежедневно и всегда
подразумеваем под ним примерно одно и то же, однако если попросить дилетанта
дать четкое определение мышлению, то он окажется в весьма затруднительном
положении. То же самое касается "памяти" или "чувства". Насколько трудно
бывает научно определить такие непосредственные психологические понятия,
настолько же легки они для понимания в обиходном языке. Язык par excellence
(предпочтительно, в основном) является собранием наглядностей; оттого-то с
таким трудом закрепляются и очень легко отмирают ненаглядные, слишком
абстрактные понятия, что они слишком мало соприкасаются с действительностью.
Однако мышление и чувство являются такими неотъемлемыми для нас реалиями,