"Зиновий Юрьев. Быстрые сны" - читать интересную книгу автора

же явно пустяковая мысль, которой... как там говорится?.. придают
чрезмерно большое значение, которого объективно мысль не имеет.
Ладно, эдак утонешь в толстенном томе. Ага, вот мои любимые клички -
олигофрены, дебилы, имбецилы, идиоты.
А вот и мой собственный парафренный бред. Я начал внимательно читать:
"Больной часто считает себя святым, сверхчеловеком, призванным решать
судьбу человечества".
Святой ли я? Увы, нет. На сверхчеловека, пожалуй, тоже не тяну. Не та
весовая категория. С судьбами человечества - уже ближе.
"Парафренный синдром, - продолжал я читать, - отличается от
параноидного фантастического бреда. Однако этот критерий нельзя признать
вполне удачным. Вероятно, более правильно рассматривать переход бреда на
ступень парафрении как дальнейшее углубление процесса дезавтономизации
структуры личности. Личность при этом путает свою биографию с чужой, легко
присваивает данные чужой жизни".
Боже, подумал я, какая неточная наука! Дезавтономизация структуры
личности. Путаю я свою биографию с чужой? Пока еще нет.
- Ты еще не тронулся? - послышался из кухни голос Илюши.
- Держусь из последних сил, - буркнул я.
- Тогда иди есть.
Кухня, к моему изумлению, оказалась чище, чем была в прошлый раз, а
яичница с жареной колбасой выглядела просто великолепно.
- Выпьем по рюмочке? - спросил Илюша.
- Мне предписано отдыхать и циклевать полы, а ты провоцируешь меня
рюмочкой. Товарищ, друг называется!..
- Уймись, - ласково пробормотал Илья и налил в рюмки что-то похожее по
цвету на лимонную настойку.
Мы чокнулись и выпили. Водка, настоянная на лимонных корках, была
хороша.
- Ну, так что с тобой стряслось, мой бедный друг?
- А терпения у тебя хватит выслушать меня?
- Не морочь голову. На что еще годятся друзья? Только чтобы
выслушивать.
Я начал рассказывать. Илья доел яичницу и слушал меня, полузакрыв
глаза. Мне показалось даже, что он задремал, но он серьезно покачал
головой, когда я спросил, разбудить ли его к ужину.
Я рассказывал и остро, всей своей шкурой, всем своим нутром, понимал,
как нелепо звучит мой рассказ. Стражам здравого смысла даже не приходится
отбиваться от меня. Одного их вида достаточно, чтобы мои истории замерли,
остановились, потеряли краски, высохли и превратились в серую пыль.
Подобно той, из которой сгущались звезды и которая лежала толстым слоем в
Илюшиной комнате.
Но Янтарная планета все равно пела во мне, бесстрашно рвалась наружу, и
я рассказывал, рассказывал, стараясь вложить в слова хоть частицу
оранжевого отблеска, в котором жил У и его братья.
Когда я замолчал, я почувствовал странное ликование. Мне почудилось на
мгновение, что Илья поверил мне. Он сидел, по-прежнему полузакрыв глаза, и
не шевелился. А может быть, он все-таки заснул?
Пауза все росла, набухала огромным пузырем. Наконец он открыл глаза и
посмотрел на меня.