"Зиновий Юрьев. Кукла в бидоне" - читать интересную книгу автора

обдумано. Недалеко от магазина, хотел посмотреть, что идет в клубе, может
быть, взять билеты на вечер. Да, а что, кстати идет? Надо посмотреть.
- Выкинь, говорю, все это куда-нибудь, и поехали.
Павел Антонович взял бидон, перешел улицу. Переулок с разрушенными
домами был пустынен, лишь в сторонке догорал большой костер - должно быть,
жгли мусор. Он размахнулся и швырнул бидон на кучу битого кирпича.
- Обожди! - крикнул из машины Вяхирев. - Лучше его взять с собой...


ГЛАВА 4

Не оглядываясь, Алексей перешел улицу, оказался в переулке. Теперь
можно было и закурить. Он вытащил пачку "Трезора", покатал сигарету между
пальцами, разминая табак, щелкнул зажигалкой. Он не волновался, лишь ощущал
приятную усталость.
Он вообще почти никогда не волновался. Даже когда хоронил отца. Когда
сидел у гроба в автобусике с черной полосой на боках и слушал всхлипывания
матери. Он не задумывался над тем, почему так противоестественно спокоен,
почему не испытывает жалости к желтоватому, высохшему телу под крышкой
гроба.
Автобусик трясло, и мать то и дело наклонялась к гробу, словно
кланялась. Нос ее вспух, и на кончике его дрожала прозрачная капелька,
из-под платка торчала седая прядь. Было скучно, и остро хотелось, чтобы все
это побыстрее закончилось, чтобы не надо было сидеть с вытянутой рожей и
шмыгать для приличия носом.
Чего ревут? Ну помер человек и помер. Не первый и не последний. Да и за
что должен был Алексей жалеть отца? Что он ему дал? Да и сам что видел
покойник хорошего, чего добился в жизни? Всю жизнь, можно сказать, проторчал
в яме под брюхами машин, всю жизнь в одной и той же до блеска промасленной
кепочке. "Ваня, посмотри... Ваня, затяни... Ваня, смени..." Слесарь, одно
слово. А ведь мог бы понять кое-что... Сколько раз ему Алексей говорил: "На
дефиците сидишь, отец, на запчастях. Государство у нас богатое, от пары
шаровых пальцев или карбюратора не обеднеет. Жить уметь надо". Покойник же,
человек обычно кроткий и тихий, в таких случаях начинал странно дергаться и
кричать: "Гнида ты, Алексей, хоть и сын!"
Назвать, конечно, можно по-всякому, а жить уметь надо. Это Алексей
понял давным-давно, еще мальчишкой.
Он ехал от тетки из-за города. Народу в электричке утрамбовалось
пропасть, и жаркая, пахучая людская масса прижала его к окну. Было душно,
затекла рука. А по шоссе за окном бесшумно, в раскатистом перестуке колес
поезда, проносились легковые машины. И Алексей ясно представлял, как сидят в
них люди, без давки и толкучки, развалившись на сиденьях и открыв навстречу
июльскому теплому ветерку окна. А он, Алексей Ворскунов, должен париться в
электричке. Нет уж, все сделает, чтобы не стоять так всю жизнь, не будет
дураком, как отец. Жить надо уметь. Он сможет. Треснет, но сможет.
И доказал себе, что и вправду сможет, когда в армии возвращался раз к
себе в часть со станции. Ребята, что разгружали на станции обмундирование,
уехали раньше, а он должен был дождаться старшину и затем уже добираться до
расположения на попутных грузовиках.
Ждал он недолго, минут, может быть, пять или десять, и ловко взобрался