"Николай Ютанов. Прилетаево (Зеленая дилогия #1)" - читать интересную книгу автора

ладоней. Возле крайнего дома она выползла на дорогу. Руки легли замком на
плечи. Зеленый огонь клубился в отпечатках ее подошв. Светлый силуэт
мелькнул в черном бурьяне поворота и понуро пополз вдоль платформы,
сторонясь распахнутых дверей застывшей электрички. Где-то в глубине улиц
родился гром мотоцикла. Окна электрички засветились ртутным светом, двери
сомкнулись. С женским нарастающим криком электричка потекла в темноту.
Мотоцикл сорвался с деревенского пригорка и, гремя металлом, полетел в яму
переезда. Красные огни поднимающегося шлагбаума прокатились по пластиковой
плеши мотоциклиста. Тишина, стирая шорох дождя, заволокла русло железной
дороги.
Утреннее солнце расчертило улицы мокрыми тенями. Сонные гуси выпали на
влажный берег, заваливаясь на бок, переплыли пруд и осоловело сгрудились у
дороги. В пионерском лагере заревел горн. Горнист отдудел утро и, повесив
дудку на флагшток, кинулся досыпать под одеяло. "Кировец", ночевавший во
дворе у хозяина, окатил населенный пункт ласковым рыком и дымом.
Девчонка-почтальон промчала по Центральной, держа на руле велосипеда
раскрытого "Мурзилку". Возле поворота на Крайнюю она затормозила и вручила
пожилому плешивому гражданину пачку газет. Мужчины, прикатившие тележки с
газовыми баллонами на смену, оживились. Кто-то пошутил. Девчонка
зарумянилась. Кто-то отозвался положительно. Девчонка совсем смутилась и
покатила дальше. Мужики заспорили, цветет ли "ржавка" по пшенице на "нашем
севере". "Колорадский жук не ползет, значит, и "ржа" не привяжется... -
сказал Борька. - Вот ведь - мак не сеем, картоха в руках гниет, а теперь
еще и наркота в хлеб лезет, и земля за электролинией не родит... Совсем
сдурели..."
Молодой очкастый дачник пылко скручивал редуктор с баллона.
Мимо, прямиком к бабушке Арине, проехал интуристовский автобус, мягко
покачиваясь на социалистических рессорах. Он зачадил угольным дымом
придорожную смородину и скрылся за поворотом в сиянии сонных иностранных
улыбок. Сотрудники музея уже смахивали пыль с деревянной колыбельки,
пересчитывали лампады и миски. Старый дом няни поэта принимал гостей тихой
прохладой и полумраком умытой старости. Возле горынычевского магазина
волновалась очередь за мясом. Над улицей за аптекой болтался оранжевый
коробчатый змей. Парнишка искоса, полуобернув голову, поглядывал на змея,
трогал тугую нить, захлестнувшую плечо, и жевал хабарик "Marlboro". Рядом
покуривали двое коллег. Один сидел на велосипеде, уперев ноги в землю,
другой из-под ладони смотрел в небо, опустив руку с сеткой, где блестели
три русских козырька. Рядом толклась восторженная мелочь. Пара ранних
купальщиков резала воду Горыни рычащими "Явами". Сияла красная эмаль,
орали парни, задирая бледные ноги. Купание красных коней. На берегу масло
ложилось на холст в отсвете мрачной усадьбы. Художница толкала по
переносице сползающие очки и потирала пятку о штанину. Под обрывом малыши
копали метрополитен.
На Центральной появились панки. Камуфляж был плотен. Парень синел
косовороткой и бермудами. Алел гребень, блестела бритая зона. Лицо ласкало
взгляд синими чумными пятнами. Подруга потрясала могучими ягодицами,
освобожденными из плена косности забугровым загоральником. Конструктив был
мощным, по-васильевски ядреным и золотистым. Снизу он подпирался боевыми
бахилами, гребущими пыль. Тесемки, подсмыкивающие голенища, замыкались на
шее изящным брезентовым бантом. Волосы обледеневшей поливальной установкой