"Леонид Абрамович Юзерович. Клуб "Эсперо" (Повесть) " - читать интересную книгу автора

международный язык эсперанто. В боях под Глазовом он был ранен, долго
валялся в госпитале, и там его приохотил к этому занятию доктор Сикорский.
Сам Сикорский, будучи пацифистом, считал эсперанто залогом всеобщего мира,
а его ученик, напротив, твердо верил в грядущие потрясения, при которых
эсперанто послужит общепролетарскому делу. Он неоднократно предлагал
учредить в газете "Уголок эсперантиста", а на столе у него всегда лежали
самоучитель Девятнина и "Фундаменто де эсперанто" Людвига Заменгофа,
Семченко соблазнял ими каждого второго посетителя редакции. Вадима тоже
пытался распропагандировать, чуть не силой всучил ему книжечку "500 фраз
на эсперанто", выпущенную в Казани.
Фразы были такие:
"Весною снег и лед тают.
Меньшевик есть человек, недостойный веры.
Жену инженера мы можем назвать одним словом: инженерша.
Моя сестра так чистоплотна, что даже одной пылинки нельзя найти на ее
платье.
Мир хижинам, война дворцам.
Чистые белые манжеты и воротничок - хорошее украшение для мужчины, не
правда ли?"
И прочее в том же духе - перевод давался тут же. Вадим книжечку взял,
подержал у себя для виду, чтобы не сердить Семченко, а после вернул,
сказав, что у него к иностранным языкам способностей нет. Вообще-то дома
он занимался французским, хотел в университет поступить на исторический
факультет, но в изучении эсперанто ни малейшего проку для себя не видел,
все равно ничего путного на нем не написано.
- А что там будет, в вашем "Эсперо"? - поинтересовался Вадим. -
Концерт, что ли?
- Приходи, увидишь. Завтра после митинга жду тебя возле Стефановского
училища. Ясно?
Прозвучало это как приказ, и отказаться Вадим не посмел: если бы не
Семченко, его давно выперли бы из редакции за нерасторопность и
забывчивость, качества для курьера непростительные. Значит, Наденьке
придется идти в театр одной, без него. Черт бы побрал этих эсперантистов!
Еще весной Вадим случайно попал на лекцию московского пананархиста
Гордина, который изобрел международный язык "АО". В этом птичьем языке
было всего одиннадцать звуков: пять гласных и шесть согласных; на письме
они обозначались цифрами. В университетском клубе, где шла лекция, дым
стоял коромыслом, в углу кто-то тренькал на гитаре, а Гордин - патлатый,
толстый, в чудовищном пиджаке фиолетового бархата с золотой бахромой,
словно сшитом из театрального занавеса, писал мелом на доске слова своего
языка, объяснял грамматику. Вадим тогда отметил на папиросной коробке
спряжение глагола "делать": "аа" - делать, "биааб" - я делаю, "цеааб" - ты
делаешь, "циауб" - ты будешь делать. Потом Гордин взял гитару - это его
оказалась гитара - и стал показывать, как те же слова можно изобразить
звуками: язык-то был не просто международный, а универсальный! "Циауб! -
возглашал он могучим басом, дергая струны и тряся гриф. - "Беаоб!"
Этот язык, как говорил Гордин, предназначен для будущего
пананархистского общества, в котором для свободных, не знающих ни страха,
ни запретов, нагих и прекрасных людей главную роль будут играть не мысли,
а чувства. Да, чепуха, но если уж выбирать между эсперанто и языком "АО",