Глава пятая

Лай за окном усилился. Сон ушел окончательно.

- Да что с ней такое сегодня?! – раздраженно процедил мужчина сквозь зубы и откинул одеяло. - Ну, я ей сейчас…

- Не ходи, - жена схватила его за руку. – Что-то как-то нехорошо, я боюсь.

- Чего-о? Еще чего не хватало.

Мужчина выдернул руку, сердито прошлепал к выходу.

- Ну что ты, сука, растявкалась? – свирепо крикнул он, выходя в сени. Распахнул дверь на крыльцо и понял: что-то действительно не так. Никогда прежде его собака, псина, в общем-то, незлобная, не проявляла такой лютой ненависти. Сейчас эта дворняга ростом с немецкую овчарку стояла на широко расставленных, слегка согнутых лапах и злобно, с глухим рычанием, лаяла в направлении заднего двора. Шерсть на загривке поднялась дыбом. Цепь натянута, но не во двор, а прямо напротив будки. Непонятно: цепь мешает ей броситься на того, кто там притаился, или убежать?

- Кто там?! – грубо крикнул мужчина во тьму.

- Челове-ек, впусти-и меня, - услышал он тихий, протяжный стон.

По спине пробежали мурашки.

- Кт-то… кто здесь? – хрипло спросил мужчина. Неожиданно для самого себя он почувствовал, как подгибаются колени. Липкий, иррациональный страх сковал, лишил воли. Так страшно ему не было никогда.

Любила ли она его?

Да!

Окончательно в этом он убедился позже, когда на себе познал, что такое Жажда и насколько трудно ее контролировать, удержаться на грани…

Влада…

Те несколько дней, что сходила вода, просыхали дороги, Андрей провел словно во сне. Дни, но не ночи. Каждую ночь к нему приходила Она. Они беседовали, смеялись, вместе любовались луной. Граф любовался своей загадочной гостьей, восхищался ее красотой и страстно, до умопомрачения желал ее. Вожделел и в то же время страшился перейти какой-то незримый, но ясно ощущаемый рубеж. Она помогла ему сама…

Они стояли у распахнутого окна, в полумраке, освещаемые лишь серебряным светом высокой луны. Влада была в белом вечернем платье, оставлявшим открытыми шею, плечи. Волосы цвета воронова крыла были забраны в высокую прическу. За окном дышала сладострастием южная весенняя ночь.

Влада с грустью проговорила:

- Луна убывать.

- Убывает, - машинально поправил Андрей.

У него уже появилась привычка исправлять речь Влады. За неделю девушка сделала в русском языке значительные успехи.

- Луна убывает, - тихо повторил он и повернулся к Владе.

Луна, равно как и неправильное произношение девушки, заботили его в те минуты меньше всего. Близость прекраснейшей из женщин мутила рассудок, кружила голову. Он проглотил вставший вдруг в горле ком и произнес хрипло:

- Влада… милая… прости мои слова, но… Я не могу молчать…

Белоснежная лебединая шея перед глазами манила, графу нестерпимо хотелось прикоснуться к ней губами, осыпать поцелуями. Вместо этого он взял девушку за руку. От него не укрылось, что Влада чуть напряглась. И еще он явственно ощутил холод ее ладони. Не холод – прохладу. Прохладу, от которой все тело пронзил нервный импульс, зажгло грудь. О, как хотелось ему согреть ее прохладную кожу…

- Влада, я вас люблю… - выдохнул он.

Главное слово, вырвавшись, повлекло за собой половодье прочих.

- Я страстно, безумно люблю вас, Влада. Вы лучшая из женщин, с которыми когда-либо я имел честь быть знаком… И я твердо намерен просить у вашего отца вашей руки… Я… я богат, в России у меня поместья, не одно. У отца, помимо прочего, ситценабивная фабрика. Если ты захочешь, я оставлю службу. Я… я могу жить там, где ты пожелаешь, только не говори «нет»…

Произнося эти слова, граф пытался приблизиться к девушке вплотную, но меж ними выросла незримая стена. Даже возникло ощущение, что неведомая сила отталкивает их друг от друга, подобно одноименным полюсам магнита. Нестерпимо жгло грудь.

Трудно сказать, что чувствовала тогда Влада. Чувствовала ли вообще? Несомненно - ДА. Влада была несравнимо выше любого рядового вампира, что руководствуются лишь инстинктами. Выше, утонченнее, развитее. Как многому она его научила… впоследствии. Еще большему он научился сам, после гибели любимой.

Тогда же, далекой весной тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, она просто тихо прошелестела:

- Сними крест.

Граф на секунду замер. Чувствуя себя на краю пропасти, взялся двумя руками за шнурок и медленно, с замершим сердцем, шагнул с обрыва.

Перед рассветом, в миг расставания, Андрей вновь спросил Владу:

- Ты станешь моей женой?

- Ты все еще хочешь?

- Больше жизни.

- Поговорим об этом следующий ночь. Ты меня к себе впустить?

- Конечно!

Давно рассвело. Андрей лежал на кровати и не мог уснуть. Девятый вал восторга от близости со столь желанной и еще более загадочной женщиной схлынул. Обнажились острые, черные скалы сомнений и… страха? Андрей провел ладонью по тому месту, где еще вчера был нательный крест. Грудь была непривычно пуста. Граф пошарил под подушкой, посмотрел на столе, на полу. Креста нигде не было. Он встал, закурил. Подошел к окну. Новый день обещал быть душным, знойным. Пустым.

Возвращаясь к постели, Андрей увидел свой нательный крестик под кроватью. Наклоняться он не стал – ему было уже все равно.

Хозяева в тот день увидели своего гостя лишь к вечеру. Едва посмотрев на него, госпожа Ана и Думитру все поняли. За ужином старый Бранковяну завел разговор о России. Отметил, что вода сошла, дороги просохли. Кони хорошо отдохнули, да как бы не застоялись – не ровен час зажиреют.

Полковник в ответ только задумчиво улыбался. В конце ужина сказал:

- Господин Думитру, позвольте мне остаться в вашем доме еще на одну ночь. Завтра я уеду. Или скажу вам что-то очень важное.

Услышав эти слова, старый Бранковяну потемнел лицом. Долго сидел нахмурившись, молча. Потом положил Андрею на руку широкую ладонь и сказал:

- Послушай, сынок… - Думитру говорил, избегая встретиться с Андреем взглядом. – Послушай, сынок, прими совет старика. Уезжай прямо сейчас, не доводи до беды. Бери солдата своего – он заждался уже – и уходи. Заночуете в селе, а на рассвете уезжайте.

Думитру поднял на Андрея глаза и похлопал его по руке. Граф упрямо мотнул головой.

- Нет.

Думитру тяжело вздохнул. Не говоря больше ничего, поднялся из-за стола и направился к выходу. Походка его была в те минуты походкой глубокого старика.

Последние часы перед встречей тянулись особенно медленно. Казалось, время остановилось. Андрей не находил себе места. Он подобрал с пола крестик, подумал и сунул под матрас. Потом ходил по комнате взад-вперед, подолгу смотрел из окна во тьму, курил. Наконец часы внизу пробили двенадцать раз. Ждать осталось недолго – Влада обычно появлялась минут через тридцать – сорок после полуночи. Андрей прошел к столику, зажег от дотаивающей свечи новую.

- Скучаешь? – прошелестело за спиной.

Андрей резко развернулся.

- Как ты вошла?

- Через дверь, как обычно.

Они стояли лицом к лицу. Влада была еще прекрасней, чем всегда. В эту ночь она пришла в белой тунике, скрепленной на плече золотой пряжкой. Черные кудри, как и накануне, были забраны в высокую прическу. В колеблющемся свете живого огня на меловом лице отчетливо выделялись черные крылья бровей, крупные прекрасные глаза, ярко-красные губы. Губы едва различимо дрожали. Андрей, не отрывая от лица Влады восхищенного взора, протянул руку к столу, где лежала приготовленная для нее роза. Как зачарованный он шарил по столу, нашел, при этом сильно укололся о шип. Не обращая внимания на боль, протянул цветок девушке. Меж пальцев его выступила капелька крови.

- Вот, сегодня украл в цветнике твоей мамы, - проговорил он и поймал себя на мысли, что бормочет вздор. – Ни один цветок не может сравниться с твоей красотой, Влада. Я люблю тебя. Ты станешь… моей женой?

Влада с минуту стояла молча. Она пришла рассказать русскому гостю правду о себе. Страшную правду. Это оказалось совсем нелегко, а тут еще запах вырвавшейся на волю крови. Он сводил с ума, возбуждал и пьянил. Из груди Влады вырвался похожий на хрип стон, тело ее содрогнулось. Она взяла розу из рук Андрея, всхлипнула и сказала:

- Стану. Только если ты украсть меня.

- Украду! Увезу хоть на край света – куда пожелаешь! Прямо сейчас…

- Завяжи свой рана – она делает меня безумный, - перебила она его, слегка оттолкнув, и отступила к кровати. Села.

Граф не сразу понял, о какой ране идет речь. Догадавшись, достал из кармана платок, замотал палец и шагнул к Владе. Опустился перед ней на колени.

- Уходи, - зашипела она. – Убирайся, если тебе дорога твоя жизнь! Я не человек – я мертва!

- Что ты такое говоришь, любимая?! Я…

- Замолчи! Выслушай, что я сказать тебе. Я – мертва. Я проклята. Я вампир.

Несколько секунд Андрей молчал, не понимая.

- Ты знаешь, что есть вампир? – спросила она.

- Ерунда, это сказки, - прохрипел он, но все странности последних дней сложились вдруг в его сознании в ПОНИМАНИЕ. – Не может быть, - прошептал граф, уже осознав: МОЖЕТ!

- Да, - печально подтвердила она. – Я чудовище. И… мы не можем быть вместе, ни здесь, ни в твоя Россия. Рано или поздно я не смочь справиться с собой и ты станешь таким как я. А потом… потом твои крестьяне отрезать нам голова.

Несколько минут Андрей безмолвствовал, по лицу его текли слезы.

- Но как же? – всхлипнул он, наконец. – Но я не могу жить без тебя… Я НЕ ХОЧУ без тебя жить!

Он, плача, целовал точеные белоснежные ноги. Уткнулся лицом в ее колени и зарыдал. Влада гладила его голову, плечи. Потом притянула его к себе…

Упала на пол туника. Андрей покрывал поцелуями прекрасное лицо, безукоризненную холодную грудь. Платок с пальца слетел. На мраморной груди осталось пятнышко крови – там, куда спустя сорок лет с хрустом войдет острие осинового кола.

Денщик господина не дождался – сбежал. Думитру с гостем своим старался не встречаться. Неожиданной пособницей безумного плана стала госпожа Ана. Именно она помогла графу Воронову раздобыть четверку лошадей и большую закрытую карету. Андрей сам, не сильно заботясь о внешнем виде экипажа, забил досками единственное оконце и отправился в путь.

До самого Зареченска он был как во сне. Дни напролет, лишь изредка останавливаясь перекусить, правил лошадьми; ночи проводил в беспокойном сне возле своей впавшей в оцепенение, ставшей похожей на куклу, избранницы. Как они пересекли границу, Андрей не помнил. Смутно помнились переправа через Волгу и прибытие в усадьбу в Дмитриевском. Приезд молодого барина наделал тогда немало шума. Забегали все, особенно управляющий. Вскоре выяснилось, что проходимец вел дела заботясь лишь о своем кармане, отнюдь не о хозяйском. Он раздавал господские земли хлеборобам в издольщину, а полученную с них часть урожая делил еще на два. Причем не поровну. Выручку с большей части забирал себе, с меньшей – отправлял родителям Андрея в Петербург. Каждый год он сочинял письма о заморозках, засухах и прочих бедах, послуживших причиной неурожая. Проверки плут не опасался – за двадцать лет, прошедших после похорон старого графа – деда Андрея, никто из хозяев в Дмитриевском не бывал ни разу. И вот на тебе!

Кровь управляющего послужила долгожданным ключом для пробуждения Влады. После этого люди в окрестностях Дмитриевского стали пропадать регулярно. Постепенно те места стали пользоваться дурной славой, каменную громаду барского дома все обходили стороной. А в остальном жили, как и прежде - граф Андрей хозяйством не интересовался. Все дела вел через нового управляющего – неразговорчивого попа-расстригу Никанора. Воровал Никанор Иваныч ничуть не меньше, чем покойный Ефим, но барина видно все устраивало. Жил отставной полковник замкнуто, из дома не выходил. Жену же его, то ли турчанку, то ли валашку, которую по слухам он привез с войны, и вовсе ни разу никто не видел. Но по округе ходили упорные слухи, что живет в барском доме опутавшая графа чарами колдунья. Днем спит, а по ночам летает с нечистой силой, веселится. И все были уверены, что колдунья та красы неописуемой, а для сохранения красоты и молодости принимает ванны из крови девственниц и детей.

Сам Андрей стал вампиром спустя месяц после прибытия в Дмитриевское. Стал по доброй воле – ему невыносимо было видеть, как в моменты близости Влада разрывается от искушения. Было понятно, что однажды она с инстинктом не справится. И потом: сказал «А», говори и «Б» - граф решил пройти этот путь до конца.

Был ли он счастлив? Скорее нет, чем да. Но Андрей никогда ни о чем не жалел.

Сорок лет продолжалась их беззаботное существование вдали от страстей большого мира. Сорок лет владычествовали они над округой, вселяя ужас в сердца людишек. Глупые людишки… всегда находились такие, кто отрицал оберегающее значение символов веры. Они становились пищей , а потом и сами бродили во тьме, влекомые инстинктом . Андрей и Влада старались не допускать, чтобы по окрестностям бродили другие упыри – незачем привлекать излишнее внимание. Участь бывшей пищи – оставаться пищей, теперь уже для червей. Бывали, правда, и осечки. Некоторых хозяева уничтожить не успевали, упыри успевали привлечь внимание… тогда крестьяне уничтожали их сами. Постепенно среди людишек появились такие, кто осознал свою силу, перестал бояться. Такие были особо крепки в вере.

Вера. С годами, по мере роста силы и познания собственной природы, Воронов все острее ощущал могущество веры. Ее силу, власть креста, святой воды, ладана. Возвышающаяся над селом церковь с ее огромными крестами чувствовалась сквозь каменные стены, давила. Воронов не осознавал, но это понимание происходило параллельно с ростом и развитием в его душе побегов тьмы. Исподволь, постепенно бывший полковник становился все более кровожадным, беспощадным, жестоким. Осторожная, умеющая обуздать свою натуру Влада – вот тот предохранитель, что удерживал его от кровавого безумия. Но храм над селом угнетал и ее. Со временем в графском особняке родился и постепенно созрел план. Воплощение этого плана в жизнь заняло в итоге почти два года. А первый шаг к его реализации выпало сделать Никанору.

Однажды, в один из темных, бесконечно долгих вечеров поздней осени последнего года девятнадцатого века, в окно дома Дмитриевского приходского священника Василия постучали. Семидесятилетний Василий, сухощавый, но крепкий еще вдовый иерей, сидел в тот момент за столом. В центре стола стояла зажженная керосиновая лампа. Перед Василием лежала раскрытая книга. Старик оторвался от чтения, прислушался. Стук повторился. Василий вздохнул, поднялся со стула и, прихватив лампу, направился к выходу.

- Кто там?!

- Доброй ночи, святой отец. Это я, Никанор, - донеслось из-за двери.

- Никанор?! – в голосе старика послышалось нескрываемое удивление.

Лязгнул запор. Скрипнула, отворяясь, дверь.

Желтый свет керосинки осветил стоящего у порога звероватого мужика. Среднего роста, кряжистый и сутулый, поп-расстрига был в широком и длинном плаще-дождевике. Длинные волосы и борода на его крупной, похожей на кочан голове были, как обычно, взъерошены. Круглые, рыже-коричневые глаза уперлись в лицо священника. Графский управляющий на любого собеседника всегда смотрел не мигая, а учитывая, что один глаз у него слегка косил, взгляд получался жутковатым. Играть с Никанором в гляделки желающих, как правило, не находилось. Поп-расстрига осклабился, блеснули крепкие белые зубы. От этой попытки улыбнуться он стал похож на дикого зверя еще больше.

- Здравствуй, Никанор, - глухо произнес старик. - Какими судьбами? Зайдешь?

- Нет, - мотнул лохматой головой ночной гость. – Слушай, Василий, я сейчас мимо церкви проходил. Кто это там у тебя заперт?

- Что? – озадаченно переспросил священник. – Что значит «заперт»? Где?

- Так в церкви, говорю же.

- Нет там никого.

- Ну как же! Есть, говорю тебе. Девчонка какая-то, что ли? Плачет. Наружу просится.

- Ничего не понимаю, - пробормотал старик. – Я когда уходил, точно помню, не было никого. Да и откуда ей взяться-то?

- Ну, я уж не знаю, откуда. Тебе видней. Тока она там, это точно. Я токо что оттуда… Отпустил бы ты девчонку-то, а?

- Ничего не понимаю, - повторил иерей. – Погоди. Сейчас я ключи возьму, вместе сходим.

Василий вернулся в избу. Накинул пальто, сунул в карман связку ключей и, что-то невнятно бормоча под нос, поспешил на улицу.

На улице было холодно. И темно – низкое осеннее небо сплошь затянула мутно-серая облачная пелена. Холодный ветер гнал мимо тускло просвечивающего молочно-белого пятна луны завесу облаков, срывал и заставлял кружиться в безумном танце последние листья, трепал жидкие седые волосы и такую же бороду старого священника, холодил затылок. В воздухе присутствовал отчетливый запах дыма. Василий, вытянув вперед руку с фонарем, другой поднял воротник пальто. Он пожалел, что не надел шапки. Поначалу священник и графский управляющий шли молча. Потом Василий решился задать давно его беспокоящий вопрос:

- Никанор, скажи, почему ты в церковь не ходишь?

- Как же не хожу, хожу.

- Что-то я тебя ни разу не видел.

- А сейчас я куда с тобой иду? Не в церковь?

- Я имею в виду, почему ты не ходишь к службе? - терпеливо пояснил старик.

- Да знаю, - огрызнулся Никанор. – Все некогда. Дела… Но скоро, питаю надежды, буду ходить чаще.

- Дай Бог… Скажи, а господа твои, граф Андрей с супружницей, они как? Живы-здоровы?

- Слава богу.

- Что же и они в храм ко мне никогда ни ногой?

- Так они ж в Зареченске живут. Здесь-то почти и не бывают. Вот и по церквам, значит, ходют там.

- В Заре-еченске? – недоверчиво протянул Василий. – А люди говаривают, что здесь их иной раз встречают. Отчего-то только очень поздно всегда – ночью или после заката… чаще, говорят, Андрей Александрович выходит, но бывает и вместе с супругой.

- Врут все люди твои, - зло перебил Никанор. - Зенки сивухой зальют, вот и мерещится, что ни попадя. Последний раз граф Андрей здеся были еще в середине сентября.

Василий замолк. Он свернул на короткую тропу, по которой ходил в церквовь каждый божий день не по одному разу. Шагал по укрытой опавшей листвой тропе, думая о чем-то своем. Когда начали подниматься на церковный холм, не удержался, спросил еще:

- Так, а в Зареченске-то у них что? Дом? Или квартиру снимают?

Никанор хохотнул.

- Скажешь то же, «квартиру». У них там особняк - не чета этому. На Панской улице, между прочим, стоит.

Они поднялись на холм. Короткая тропа, по которой они пришли, вела не к центральному входу, а к калитке в стене, которой Василий пользовался как «служебным» входом. Не доходя до него двух десятков шагов, старик спросил:

- Где, ты говоришь, слышал крики-то?

- Крики? – переспросил графский управляющий. – Ты смотри вперед.

Что-то в голосе управляющего показалось священнику подозрительным, но обдумать мелькнувшее сомнение он не успел. Посветив туда, куда указывал Никанор, он ахнул.

- Господи Боже! Да что же это такое?!

Василий, не желая верить глазам, бросился вперед – у стены на земле сидит на корточках и трясется от холода девчушка лет тринадцати. Сидит на таком холоде в одной ночной рубашке. Руки ее скручены за спиной и привязаны к наружной решетке, что закрывает вход дополнительно.

- Бож-же милостивый! Ты откуда здесь взялась, милая?! Кто тебя так?!

В ответ несчастная только дергалась, отчаянно крутила головой и что-то глухо мычала.

- Что?! Чего, милая?!

Василий присел перед девчушкой и разглядел, что во рту у нее торчит кляп. Она задергалась сильнее, силясь подать ему какой-то знак. Огромные, расширившиеся до размеров вселенной, полные ужаса глаза смотрели священнику за спину. В последний миг старик что-то понял. Он начал подниматься, одновременно разворачиваясь к Никанору лицом, но завершить движения не успел – под нижнюю челюсть ему с чавканьем врезалось лезвие топора. Из разрубленного горла вырвался короткий вскрик, тотчас оборвавшийся хрипом и бульканьем. За первым ударом последовал второй. Потом еще и еще. После четвертого голова старого иерея отвалилась от осевшего на землю тела. В пляшущем свете выскользнувшей из ослабевшей руки и упавшей на бок лампы можно было видеть, как прямо на голову обильно хлынула из обрубка шеи густая, темная кровь. Багровые капли щедро брызнули и на повалившуюся на мертвую холодную листву девчонку. Окропили белую рубашку, готовое посоперничать с ней белизной лицо. Страдалица больше не мычала, притихла. Никанор посмотрел на нее и счастливо улыбнулся – он всегда предпочитал, чтобы они молчали. Графский управляющий склонился над обезглавленным телом священника, запустил руку тому в карман. Звякнули, вынырнув наружу, ключи. Никанор бросил топор рядом с телом старика - окровавленный инструмент упал почти бесшумно. Потом через убитого перешагнул и присел рядом с девчонкой. В руке управляющего блеснул большой нож.

Никанор ухватил широкой, сплошь покрытой волосами лапой девчонку за подбородок, повернул перепуганное лицо к себе. Из клочьев бороды блеснули в довольной улыбке зубы.

- Гы-гы, - вырвался из глотки безумный смех. - Молчишь? Молчи, молчи.

Он разжал пальцы, поднялся. Долго возился с ключами, подбирая нужный. Наконец замок на решетке клацнул, открывшись. Никанор сдвинул решетку вместе с привязанной к ней девчонкой на полметра. Протиснулся в щель и отпер дверь.

- Вот и хорошо. Вот и все, - приговаривал он при этом.

Когда вход в церковь был открыт, Никанор вернулся. Он обрезал конец веревки, соединяющий руки пленницы с чугунными прутьями. Легко, будто невесомую, подхватил девчонку на плечо. Поднял с земли лампу, огонек которой продолжал теплиться, и прошел внутрь храма. Слабый огонек залитого керосином фитиля, после того как лампа в волосатой руке Никанора приняла нормальное положение, разгорелся с необычной силой. Свет выхватил из тьмы стены и высокий свод. Ярко осветил иконостас. Суровые лики святых глянули на непрошеного гостя пристально и строго.

- Не смотрите, не смотрите, все равно ничего не высмотрите, - бормотал себе под нос поп-расстрига, неся напуганную, по-прежнему не издающую ни звука жертву к алтарю.

Пройдя сквозь дверь в иконостасе, он подошел к престолу. Положил дрожащее тельце на него. Поставил рядом лампу.

– Не смотри! – крикнул он, адресуясь к лику на большой иконе. Потом другому: - И ты не смотри! Хочетса поглазеть-то? Вота! – к носу каждого святого по очереди подплыл огромный кукиш. – Вота!

- Лежи пока, - повернулся Никанор к жертве, что застыла на престоле ни жива ни мертва. – Лежи. Я этих любопытничающих щас уберу.

Он вынес и уложил ликами вниз все до единой иконы, что находились в алтаре. Большое распятие с искусно вырезанной фигурой Христа оставил. Но, со словами: «А ты оставайся. Ты нам нужен» – перевернул его вверх ногами. Никанор отошел на два шага. Склонив голову набок, полюбовался на инвертированный главный христианский символ. Потом вернулся к приготовленной на престоле жертве, проговорил:

- А теперь наш с тобой черед, милая, - и выдернул у девчушки изо рта кляп.

Через минуту гулкие своды отразили душераздирающий, полный боли и отчаяния девичий крик. И долго, долго еще наполнялся оскверненный дом Господень страшными звуками: плачем и мольбами терзаемой жертвы, вскриками невыносимой боли и довольным урчанием насыщающего свои пороки мучителя.

Через некоторое время – вскоре после полуночи – к кровавой вакханалии в поруганном храме присоединились граф и графиня Вороновы.

Иерея Василия так и не нашли. Вместе с ним из храма пропало все более или менее ценное. Полицейское расследование, проведенное без усердия, результатов не принесло. Руководству епархии следователь без обиняков заявил, что, по его мнению, местный иерей сам же свою церковь и обворовал и с награбленным добром скрылся.

Зимой на место Василия в Дмитриевское прислали молодого иерея Амвросия. Амвросий правил службу спустя рукава. Он вообще был безразличен ко всему, кроме денег. На первый взгляд в церкви со времен Василия ничего не изменилось – только иконы поменялись. Но прихожане чувствовали (хоть и не смогли бы, скорее всего, выразить словами), что в этом храме отсутствует главное – святой дух. На его место пришла пустота. Жители близлежащих деревень в Дмитриевскую церковь ходить перестали. Центром духовной жизни стал для них древний Крестовоздвиженский храм в расположенном в четырех верстах от Дмитриевского селе Воздвиженское. Зато в ту церковь зачастил Никанор. Графский управляющий очень быстро сошелся с новым иереем. Иногда захаживал к нему в гости. Амвросий, в свою очередь, стал время от времени наведываться в графский особняк, а вскоре стал его завсегдатаем. Он частенько засиживался в барском доме допоздна. Местные жители, пугающие мрачным строением и его обитателями своих детей, терялись в догадках, чего же там нашел их никудышный пастырь. Слухи ходили самые разные, но, на самом деле, граф и графиня пристрастили Амвросия к карточной игре. Держа во внимании патологическую жадность Амвросия, они легко подобрали к нему ключи. И деньги ставкой в игре становились далеко не всегда.

Со временем графский особняк и оскверненную церковь связал подземный ход. Его прорыли упыри – низшие вампиры, которым Влада и Андрей позволили до поры существовать. С каменщиками было сложнее, но с помощью Никанора и денег решили и эту проблему. Скоро подземный ход из простой норы в земле превратился в прямой, как стрела, коридор с хитро выложенным полукруглым сводом.

Влада… Влада бывать в храме очень любила. Это щекотало ее нервы, возбуждало. Она часами могла с улицы любоваться на потерявший могущество крест на фоне луны, а уж появление среди икон пронзало ее хрупкое тело сладкой дрожью до последней жилки. Конечно, иконы тоже не остались теми, что раньше – Никанор на каждой с обратной стороны начертал кровью принесенного в жертву ребенка перевернутый крест. В алтаре под престолом перешедший на темную сторону поп-расстрига забил в щель в полу напоенное кровью распятье. Разумеется тоже вверх ногами. Престол. Влада обожала заниматься на нем любовью. Граф Андрей восторгов любимой не разделял, но и против ничего не имел. Он ждал, что Влада скоро натешится, станет к потерявшему силу храму равнодушна. Время шло, но остроты ощущений красавицы графини не притупляло. После часов, проведенных в поруганном храме, Влада становилась энергичнее, казалась Андрею краше и моложе.

Неведомо, насколько долго еще могла продолжаться их кровавая идиллия, если бы не потрясшие страну перемены тысяча девятьсот семнадцатого года. Революции – февральская и октябрьская. Как ни далек богом забытый Зареченский край от столиц, да и вообще больших городов, однако же рябь народных волнений докатилась и до него. Земля крестьянам, неужели? - вот тот вопрос, что заставил очнуться от спячки даже самую снулую душу. Этот момент умело использовал священник из Воздвиженского отец Сергий.

Сергий, высокий седобородый и седокудрый старец, словно сошедший с иллюстрирующего жития святых лубка, подозревал неладное давно. Не раз и не два пытался он вызвать на откровенный разговор Амвросия, беседовал об обстановке в Дмитриевском приходе с церковным начальством – потуги его были тщетны. В то же время о появлении в окрестностях время от времени упырей и уж тем более о регулярных исчезновениях людей Сергий знал не понаслышке. Пытался иерей Крестовоздвиженского храма говорить на эту тему с прихожанами – большинство было так запугано, что надеяться на их поддержку в случае чего не приходилось. В то же время среди крестьян нашлись и такие, кто уже имел дело с упырями и вышел победителем. Опорой для Сергия в дальнейшей борьбе стали братья Башковы – Дмитрий и Федор. Дмитрий приговорил первого в своей жизни кровососа осиновым колом еще в далеком тринадцатом году. После этого был призван в армию. Воевал на германском фронте, дважды был ранен. После второго ранения – в ногу – был признан к строевой службе негодным и демобилизован. Прихромал в родное село рядовой Дмитрий Башков с георгиевским крестом на груди и неслыханным для односельчан вольнодумством в коротко стриженой голове. Пока Дмитрий воевал, довелось столкнуться лицом к лицу с упырем и его брату – Федору. Двадцатилетний Федор – здоровенный верзила, косая сажень в плечах, в «бабушкины сказки» не верил. И потому не побоялся засидеться с милушкой в соседней деревне допоздна. Когда уже подходил к родному селу, на него бросился из кустов упырь. По счастью у Федора на шее висел недавно освященный нательный крест и имелся при себе - в голенище сапога – финский нож. Одним словом парню повезло. Или не повезло упырю – это как посмотреть. Завалить вампира, пусть и низшего, почти голыми руками – мало кому под силу. Эти-то парни, братья Башковы, и стали опорой Сергия в его борьбе с дьявольскими отродьями.

Едва почувствовав в людях перемену, Сергий принялся за дело. Он открыто, на воскресной проповеди, призвал прихожан к уничтожению графской усадьбы. Потом, с Дмитрием и Федором явился белым днем в гости к Амвросию. Амвросий, как и всегда, твердолобо стоял на своем – мол, все в его приходе в порядке. Оснований для беспокойства никаких нет. А то, что люди предпочитают ходить молиться за четыре версты, так и храм Крестовоздвиженский древнее и Сергий, значит, священник более уважаемый. А раз так, то это не его, Амвросия, упущение, а Сергия заслуга…

Пустословие Дмитриевского иерея оборвал Дмитрий Башков. Хромой фронтовик не желал терять времени на выслушивание бесконечных праздных речей и не имел ни малейшего трепета перед поповским сословием.

Хрясь! – врезалась в заплывшую жиром багровую щеку мозолистая крестьянская ладонь. Хрясь! – еще, с другой стороны. Не прошел еще звон в голове, как Амвросий ощутил под подбородком холодное острие – Дмитрий поддел голову продажного иерея на конец финки.

- Ты мне тут дуру не гони, христопродавец, - с едва сдерживаемым бешенством в голосе проскрежетал фронтовик. – Я тебе мигом голову отрежу. Куда тогда твоя душа полетит? Знаешь?

Эмоции, отразившиеся на вмиг побелевшем широком лице Амвросия лучше любых слов вопили: знает!

- Я… я все скажу… все скажу, только не убивайте меня, ради х-х… ради х-х… - по всей видимости предавший бога иерей хотел выговорить «ради Христа», да главное слово застревало в глотке.

В тот же день они при помощи Амвросия выманили из особняка Никанора. Постаревший, но еще сохранивший недюжинную, можно сказать звериную силу графский управляющий оказал отчаянное сопротивление и был убит. После этого братья Башковы и подгоняемый ими Амвросий отправились к церкви и вынесли все опоганенные иконы. Они сложили их грудой на улице. Не теряя времени, Сергий начал обряд освящения храма.

Их деятельность не могла остаться незамеченной для селян. Скоро у церкви собралась толпа. Пока старик священник не закончил ритуал, общаться с народом пришлось братьям. Дмитрий ходить вокруг да около не стал.

- Смотрите, люди, что этот христопродавец со святыми ликами сотворил! – продемонстрировал старший Башков людям обратную сторону большой иконы Божьей матери.

Народ ахнул. Амвросий дернулся, в попытке освободиться, но Федор держал его крепко.

- Смотрите, люди! Задергался, оборотень!

- Гад!

- Так значит правда, что он дьяволу молится?!

- Бей его, паскуду!

- Правильно! Бей!!

Толпа хлынула к Амвросию. Федор толкнул его людям навстречу. Иуда в облачении священнослужителя испуганно, нечеловеческим голосом закричал. Голова его с выкаченными из орбит глазами моталась из стороны в сторону. Амвросий силился побежать, да ноги отказались служить своему хозяину, подогнулись.

- Сука!

- Иуда!

- Гад!!

Пространство вокруг наполнилось звуками глухих ударов; хриплым дыханием; пронзительными, постепенно затихающими воплями предателя и полными ненависти выкриками крестьян. Скоро все было кончено.

Из дверей храма вышел Сергий. Чтобы понять, что произошло, старику хватило единственного взгляда на разъяренную толпу. Сергий выдержал паузу и сильным, десятилетиями тренированным голосом воззвал:

- Братья мои!! Братья и сестры во Христе! Посмотрите, что творится у нас под носом! Имеющий глаза да увидит - в графском доме обитают проклятые Богом кровопийцы! Кто не знает, что по ночам над округой летает смерть?! Кто?!!

- Знаем!

- У меня сына убили!

- А у меня дочка пропала! Маленькая совсем!!

- Тихо! - Сергий воздел руки к небу.

Толпа постепенно смолкла.

- Нужно кровопийц-вурдалаков уничтожить, а осиное гнездо сжечь! – вскричал священник.

- Правильно! – поддержали из толпы.

- Давно пора!

- Попили кровушки народной – хватит!

- Тихо, братья! – перекрыл выкрики голос Сергия. – Тихо! Слушайте! Там – внутри - не такие как этот горе-священник, - старец показал рукой на растерзанный труп Амвросия. – Там! – длань взметнулась в направлении графского особняка, - Там исчадия ада! Мертвецы, продавшие души дьяволу и сосущие кровь людей! Голыми руками их не возьмешь! Готовьте осиновые колья, топоры, вилы! Наденьте кресты, возьмите в руки иконы! Да времени терять нельзя – уж закат, а ночью сила адских отродий возрастает! Идите же, братья и сестры и через четверть часа собираемся все вместе у логова зверя! С Богом, благословляю всех вас!

Сергий широко осенил толпу крестным знамением. Народ быстро, кое-кто даже бегом, устремился в село. Священник же бросил встревоженный взгляд на полыхающий над горизонтом закат. Кроваво-красное солнце уже коснулось нижним краем опушки дальнего леса.

К Сергию подошел Дмитрий Башков, поделился сомнениями:

- Уж закат… Пока-а они соберутся. Может лучше завтра? С самого бы утра и взялись за это дело.

- Нельзя, - покачал головой священник. – Куй железо пока горячо – слышал? К тому же ночью дьявольские отродья исчезнут отсюда, ищи потом ветра в поле. Или ты думаешь, что все происшедшее останется для них тайной?

Дмитрий промолчал. Только брови его сдвинулись еще сильнее.

- Ты вот что, - проговорил старец, - Иди-ка в село. Пусть все собираются, да сломя голову не начинают, ждут меня. А ты, Федька, - повернулся Сергий ко второму брату, - по воду пока сбегай. Надо обязательно освятить воды…

Андрея вырвали из глубокого, похожего на оцепенение дневного сна неистовые толчки Влады. Вырвали бесцеремонно, грубо.

- Тихо! Что такое?! – сердито вскричал он, распахнув глаза.

Спальня неживой графской четы располагалась на втором этаже. В комнате, на окнах которой были оборудованы двойные ставни, а стекла отсутствовали вовсе. Андрей лежал на широченной кровати, застеленной шелковыми, давно потерявшими девственную белизну простынями. Он был в черных брюках и шелковой же сорочке. На сорочке виднелось несколько засохших бурых пятен. Граф принял сидячее положение. Движение было легким, плавным и противоестественным. Туловище бывшего полковника взмыло вверх, будто под действием мощного магнита. Граф бешеным, способным отправить иного человечишку в обморок взглядом уставился на супругу. Влада стояла перед ним в белоснежном длинном – до пола – платье и не менее выразительно смотрела на него. Руки ее нервно теребили, рвали платок. Во взоре валашки смешалась буря эмоций: испуг, смятение, гнев. Но все они затмевались НЕТЕРПЕНИЕМ.

- Вставай, Андрей! Вставай! Да быстрее же!!

- Что случилось?

- То, что рано или поздно случается с такими как мы всегда!

Влада стремительно прошла к окну. В ночной тиши отчетливо было слышно шуршание ее платья. Графиня распахнула внутренние ставни, чуть приоткрыла наружные. В спальню вместе с тонкой струйкой свежего воздуха проник звук людских голосов.

- Смотри! – выдохнула Влада.

Граф через плечо супруги глянул в щель и окаменел. Перед домом собралась толпа. В основном мужики, но было среди них и несколько баб. Горели наспех приготовленные факела. В руках потерявших страх холопов Воронов увидел заостренные колья, рогатины, топоры. Многие держали в руках мешки и котомки. Верховодил толпой высокий седобородый и седовласый старик в черной рясе. Седые волосы его трепались по ветру, на груди сиял в отсветах пламени большой полированный крест. В руке священник держал небольшой серебряный сосуд, не иначе со святой водой. По правую и левую стороны от старика стояли не уступающие ему ростом крепкие молодые мужики с суровыми лицами. Граф смог разобрать в общем гаме отдельные выкрики:

- Все! Попили кровушки народной – хватит!

- Воздадим кровососам, братья, как подобает!

- Давно пора!

- Отобрать нужно все, что нажито на нашем горбу, и поделить!

- Правильно! А осиное гнездо – сжечь!

Священник показал рукой в направлении дома. Толпа двинулась. Влада отшатнулась от окна, натолкнулась спиной на грудь Андрея. Граф прохрипел:

- Где Никанор?

- Его нигде нет, - глухо ответила валашка. – Или удрал уже, или…

- Быстро в подземный ход!

Воронов натянул на босые ноги высокие хромовые сапоги, схватил с вешалки черный плащ. Влада, не дожидаясь, бросилась к лестнице. Граф метнулся за ней. Лестничные пролеты вампиры пролетели двумя тенями – белой и черной – в мгновение ока. Вот и подвал, за крепкой дубовой дверью спасительный подземный ход. Вампиры нырнули туда. Андрей услышал наверху мощный удар – не иначе таранят входные двери. Затворил дверь за собой и метнулся вдогонку за Владой.

На противоположном конце поземного коридора их ждал сюрприз.

Влада вспорхнула по каменной лестнице. Упершись плечом, приподняла квадратную крышку, что вырезана в полу храма.

В приоткрывшуюся щель хлынул нестерпимый, яркий, обжигающий серебряный свет. Узкое подземелье наполнилось истошным, полным боли и отчаяния криком ошпаренной нежити. Люк со стуком захлопнулся. Визжащая, обожженная Влада свалилась со ступеней вниз.

- Они… Они… Они ос-святили ц-церковь, - стуча зубами пролепетала она.

Андрей понял это уже и сам.

- Пошли. Да быстрей же!

Он схватил верную подругу за руку, без церемоний потащил в обратную сторону.

Когда они вернулись в дом, там уже хозяйничали грабители. Граф из подвала сразу бросился к выходу. Влада – за ним. В дверях вампир столкнулся с двумя спешащими в дом мужиками. Два стремительных удара освободили дорогу. Первый несчастный упал, судорожно хрипя и булькая разорванным горлом. Второму повезло больше – он получил удар когтистой лапой по лицу. Лицо превратилось в кровавую маску, один глаз тут же вытек. Воронов оттолкнул его и выскочил на улицу. И увидел перед собой старика-священника и двух сопровождающих его богатырей. Как ни готовились они к встрече с вампиром, но на долю секунды замешкались. Этого графу хватило, чтобы черной тенью пронестись мимо. Старик, сжимающий в трясущихся руках посудину со святой водой, развернулся и беспомощно смотрел вслед удаляющемуся дьявольскому отродью. Трясущиеся губы его беззвучно шептали слова молитвы, на лице застыла смешанная с изумлением обида.

Башковы вслед убежавшему упырю не смотрели – перед ними в дверях стояла колдунья, в существование которой в самом деле не все верили. Невозможно юная – на вид лет восемнадцати, не больше; она зашипела, обнажив белоснежные клыки, развернулась и гибкой кошкой бросилась по лестнице наверх. Федор ринулся за ней. Преисполненный праведной ярости, он почти настиг ее. Почти… Ведьма увернулась от удара и выскочила в окошко. Выпрыгнула со второго этажа, но не упала. На глазах пораженных очевидцев девица взмахнула как крыльями широкими рукавами белого платья, пролетела дюжины полторы аршин и плавно спустилась на землю. Так бы и убежала, наверное, за своим благоверным, ежели б не отец Сергий. Все-таки жбанчик со святой водой в ту ночь священнику пригодился.

Когда белой птицей выпорхнувшая из окна ведьма опустилась на землю, путь ей преградил высокий старик в черной рясе. Крупные навыкате глаза священника ожгли Владу фанатичным блеском. Старик взмахнул рукой. Ведьма с истошным, леденящим души воплем шарахнулась назад. Что с ней творилось! Попавшие на кожу брызги святой воды разъедали ее пуще, чем кислота. Лицо Влады дымилось, горело. Она метнулась обратно к дому… и напоролась грудью на грубо заточенный корявый кол.

- Допрыгалась, сука! – яростно выкрикнул здоровяк, в чьих руках тот кол был и поднял пронзенную вампиршу вверх, как привык поднимать на стог копны сена.

Дикий, отчаянный вопль издыхающей нежити был настолько пронзителен, что слышали его люди за много верст. Слышал его конечно и Воронов.

Бывший полковник уже почти достиг спасительного леса, когда предсмертный ментальный посыл подруги оставил его без кожи, пронзил, словно ударившая в позвоночник молния. Импульс был настолько силен, что сбил с ног.

«Влада!!» - ярчайшей вспышкой полыхнуло в мозгу.

«Влада!! Влада!!!» - беззвучно всхлипывал он, царапая холодную, влажную землю.

Оглушенный безграничным горем лежал он возле опушки до самого рассвета. Как ни велико было желание вернуться, отомстить ненавистным убийцам сейчас же, инстинкт самосохранения удержал Воронова от самоубийственного шага. Чутье подсказывало: сейчас не победить. Они СИЛЬНЫ. Даже ночью они сильнее его. Особенно тот, что стер одним движением всю красоту его любимой. Силен, фанатик. И постылый крест над холмом – жмет к земле, душит, лишает силы.